– Давай разбегаться…
Сергей, не повернув головы и не отрывая взгляда от телевизора, как будто давно уже ждал этого предложения, так же негромко ответил:
– А зачем? Ты подумай: каждому из нас от этого станет хоть немного лучше? Да, у меня есть другая женщина и от нее – ребенок. Но я ее предупреждал, что из семьи не уйду. Что люблю тебя. И она согласилась. Мы с ней разделили ответственность. Я, конечно, был не прав вчера. Сорвался. Налетел с кулаками на твоего Василия. Но пойми, попробуй пойми меня: я так хотел разделить с тобой успех. У меня действительно получилась грандиозная сделка. А тебя, как назло, не было. Решил прогуляться. И, как назло, нарвался на вас. Ну, виноват. Готов извиниться перед ним. Дважды виноват – и прежде всего, перед тобой. Я же сам предложил такую модель жизни. И сам первым сорвался… Ты, конечно, вправе решать. Я уйду, только скажи. Но я чувствую, это будет хреновое решение. Что-то тут не так. Время не пришло. Мы нужны друг другу. Вот чувствую… ну что, я не прав?
– Прав, – повторила она. – Я, пожалуй, пойду… Спокойной ночи. Спать хочу…
«Мария, ты сама во всем виновата. – Она лежала, укрывшись с головой одеялом, и втолковывала себе прописные истины. – Ты какая-то неуемная в этой жизни. Это гордыня – иметь все на свете. Все и сразу: и известность, и славу, и успешного мужа, и ребенка, и еще – восхитительного мужчину из другого мира, который при этом должен безумно тебя любить! Ты чего? Ты совсем обалдела? Ты потеряешь все! Ты скоро все потеряешь!.. Ты допрыгаешься, и в этом будешь виновата сама. Потому что женщина всегда и за все отвечает. Дорогая, ты – в полном дерьме…»
Из короткого сна ее выдернул звонок Василия, но она не дала ему сказать ни слова:
– Ты знаешь, это я во всем виновата. – На душе было спокойно. Неестественно спокойно. Как будто бессонная ночь что-то перевернула в сознании. – Ты тут ни при чем. А насчет драки… ну так это ваш, мужской мир… одни яйца на другие. Ты же в школе дрался когда-нибудь?
– Нет, – ответил он с напором и обидой.
Но она не обратила внимания на реплику:
– Я тебя очень люблю. Но я иссякла и устала. Я прошу прощения за себя и за своего мужа. Мы как могли пытались разрулить ситуацию. Быть честными по отношению друг к другу. Это трудно – быть честным… У него сдали нервы. А ты, несчастный, попал как кур в ощип. Виноваты…
Но я тебя люблю. Главное – что я тебя люблю… Ты меня любишь?
– Да. Да, я люблю тебя. – Василий казался растерянным. – Я должен был сегодня ехать в командировку и все отменил. Я вдруг понял, что если не увижу тебя, то умру…
– Ну так приезжай…
И все-таки, почему ей так спокойно?
* * *
…Они сидели в машине, курили. Мария молчала, смотрела в окно и просто слушала голос.
– Я строил планы. Что поведу тебя в кино. Потом – в кафе. Потом, я думал, поедем в лес и там погуляем…
Он тоже замолчал. Откинулся на сиденье. В машине было тепло, за открытыми окнами моросил осенний дождь. Они курили, каждый в свое окно, и оба не знали, о чем говорить и надо ли. Как бы почувствовав, что она ускользает, Василий заговорил снова:
– Я хотел проснуться в одиннадцать. Увезти тебя по программе. Но проснулся в шесть – и с тех пор не сплю. Признаюсь честно: первый раз в жизни не знаю, куда нам ехать. Но я точно знал, что, если не увижу тебя, – умру. Ну вот, увидел. А дальше – дальше-то что делать?
Действительно, что дальше? Новое чувство, сродни сладкой тоски, вернее даже ее предчувствию, заполнило Марию. Было сложно представить, как оказаться сейчас среди людей. Или остаться вдвоем.
– А знаешь что… – тихо предложила она, – поехали… на бензоколонку…
И снова они, как год – уже больше? – назад, сидят в кафе… Все тот же обволакивающий аромат ванили, все тот же кофе. Горячие булочки, журналы и плетеные кресла. Люди заходят, выходят, торопятся, но – что-то неуловимо изменилось. Вроде и постановка та же, и актеры те же, а режиссерский замысел другой.
Что-то случилось… кофе, булочки с ванилью, любимый мужчина а словно кончился их не-роман, он говорил романа не будет, давно все было и как будто вовсе уже не с ними а впрочем не важно… Ведь так хорошо здесь как в полупустом привокзальном кафе а все торопятся вокруг и кто-то приходит и снова уходит и хорошо когда вокруг торопятся люди и все одиноки сразу и каждый по-своему они оба не могут ни на что решиться и вот они вместе в полупустом кафе куда забегают одинокие люди и странно но все это вместе рождает внутри отсутствие одиночества и это хорошо так печально и хорошо…
странное состояние… не ощущаешь себя дома как будто не Россия это вовсе а станция и ты путешественник здесь и даже журналы кажутся иностранными да правда одинокие путешественники на маленькой промежуточной станции в захолустье в такой европейской глухомани и как будто каждый ждет своего поезда и это печально так хорошо и печально и скоро поезда разъедутся
замерли… словно все теперь вне игры и никто не решается вбрасывать мяч и все словно ждут чьего-то сигнала но почему она должна снова что-то решать ведь уже не хочется никаких решений ну сколько можно устала уже такая усталость что не страшно остаться одной и уже понимаешь что все очень временно
все очень временно… но может и хорошо что временно потому что все равно это такое сумасшедше-печальное счастье остановиться на маленькой станции на час или два или год и просто побыть здесь вдвоем и пусть будет грустно от того что ушло и никогда не вернется но ты же знаешь что чтото есть впереди…
глаз тайфуна он говорил если не двигаться можно спастись но нет они уже сдвинулись все время двигались что-то кружило и антикварная лавка и площадь и даже Байкал хотя она так старалась замереть но видно не получилось и больше не останется все как есть и сил сопротивляться нет и может не надо а стоит просто принять что опять закрутит разнесет все к черту останутся лишь осколки сломается теперь уже окончательно и вот тебе просто мгновение до катастрофы миг когда еще можно себя и всех обмануть что все длится вечно и никого не затронет и насладиться господи как хорошо так печально и хорошо…
* * *
– Ну что, Саш, молодой человек-то управляемым оказался, а? – Геннадий Воинов довольно постучал пальцами по дубовой столешнице. – А я что тебе говорил? Скажи, говорил ведь?
– Было… – согласно кивнул Егоров. – Говорил… Люди – существа слабые…
– Меркантильные, – тут же поправил Воинов. – Обошелся, как я погляжу, не дешево… Ну да ладно, впереди задача посложнее – хорошо, что пробили. Теперь надо думать, как Гордееву из Москвы убрать.
– Слушание назначено на среду, – напомнил Егоров. – Если Гордеева будет представлять парламент – страшно подумать!..
– Хватит панику наводить… Глаза-то не закатывай; ладно, вот тебе задачка: поговори со своим дизайнером, Саш. Пусть заберет ее дня на три, больше и не надо… Успокойся: примем пакет законов по административной реформе без твоей Гордеевой… Думаю, не откажет…
Воинов нетерпеливо прохаживался по кабинету, ожидая звонка. По его прикидкам, всего делов-то и было часа на два. Но время шло – ни ответа ни привета. «Да неужто? – усмехнулся Геннадий. – Неужели в нашем мире появились какие-то принципы? Нам, конечно, это не в кассу, но… явление надо изучить. Что-то мы совсем постарели… отстали от жизни».
Уже по нервному дыханию Сашки Воинов понял, что интуиция сработала верно: вляпались.
– Ген, ну не знаю я, что этим художникам нужно! – докладывал по телефону Егоров. – Предложил ему оплатить заказ, говорю, увози хоть куда, хоть в Африку, чтобы через неделю духу ее здесь не было…
– Сфордыбачил? – неизвестно почему удовлетворенно рассмеялся Воинов.
– Ну не знаю я, что с ним делать! Прямо принц уэльский, понимаешь! Аристократ! С принципами. Не буду, говорит, работать. Мол, я свободный, мать его, художник. Интеллигенция хренова. Напомнил я ему, конечно, что на Байкале он на нас поработал… Слушай, ну он после этого как есть сумасшедший стал – чуть кабинет не разнес!
