Она слушала его, а про себя тихо ликовала: вдвоем они улетали в Италию, и впереди ее ждал чудесный праздник. Она вырвалась наконец, хотя бы на короткое время, из сумасшедшего темпа жизни, удерживаемого ею на таком натянутом нерве, что казалось, еще чуть-чуть – и все разлетится… А теперь можно глотнуть воздуха, чтобы… идти потом дальше.

В маленькой, по-домашнему уютной гостинице Венеции, полупустой в ожидании сезона, кроме них, действительно не было русских. Тем более что количество «звезд», далекое от пяти, не привлекло бы русских и в сезон. Расположились в мансарде, покоренные обилием света, заливающего крошечную комнатку под самой крышей.

Здесь в миниатюрном пространстве едва умещалась двуспальная кровать, почти вплотную примыкающая к окну. Но уходящее в пол окно с раскрытыми ставнями создавало впечатление неограниченного пространства. Комната как бы сразу переходила в город.

На улице шел бесконечный, умиротворяющий дождь. Его шум проникал в мансарду, сливаясь с голосами гондольеров.

Мария курила. Не хотелось вставать с кровати, одеваться, вообще – шевелиться. Так хорошо было замереть, чувствовать обнаженной спиной горячее тело, плечом ловить ровное дыхание. Лениво разглядывать в окно акварельный, серо-голубой город.

– Солнце встает, светлеет, дома сквозь туман проявляются, как на негативной пленке… Смотри, гондольеры расчехляют лодки… А туристов нет. Никого. Все спят. Рабочая утренняя Венеция… Знаешь, такое обычное утро необычного города. Все очень странное, нереальное, и мы тоже – нереальные, смотрим в окно… Надо же, добрались…

Василий уткнулся губами в ее плечо, медленно провел пальцем по безмятежной спине:

– У тебя такая красивая спина и шея! Ты лежишь, куришь, смотришь в окно, что-то рассказываешь… Просто сцена из кино…

– Точно, кино… Мне даже не верится, что мы наконец убежали…

– А можно убежать дальше. – Его ладонь медленно заскользила от плеча вниз. – Ну например, в Африку. Я буду делать сафари-дизайн, фотографировать животных – слонов, бегемотов. Ходить в зеленых шортах, рубашке и шляпе. А ты будешь управлять отелем, принимать гостей и писать роман или что-нибудь в этом роде. – Его шутливый тон вдруг изменился. – Я понимаю, звучит нелепо и фантастически, но чувствую, что мы в каком-то тупике. Он разный у тебя и у меня. У меня – блестящий, даже можно сказать – творческий. У тебя – жестокий и циничный.

Василий отодвинулся. Лег на спину, заложив руки за голову. Помолчав, продолжил:

– Мне кажется, человек с воображением, ощущающий краски большого мира, всегда готов к переменам. Всегда готов, что называется, испытать себя мечтой… Мой семидесятилетний отец, когда у него наступает депрессия, берет своего приятеля, глухого старика, и они уходят куда-то за город и ползают там по заросшему оврагу. Один поддерживает другого. Мы очень беспокоимся, но он категорически отказывался брать еще кого-либо с собой. Возвращается всегда счастливый и оживший. Мама спрашивает: «Зачем ты туда ходишь?» А он отвечает: «Это моя Африка»… Так за всю жизнь и не объяснил, что имеет в виду…

За окном все сильнее барабанил дождь. Точка-точка-тире – шифровка из дождя. Марии казалось: еще немного, и она сумеет ее прочесть…

– Знаешь, почему в политике тебя не принимают за свою? – продолжал Василий. – Потому что ты не потеряла способность мечтать. А это к парламенту, выборам, власти отношения не имеет. За это тебя любят, по-своему даже уважают, но… боятся. Сделать ничего не дадут. Если таких, как ты, допустить к власти, мир перевернется, а с ним – и они. Так что тупик, куда ни кинь. Надо убегать в свою Африку и начинать заново. А? Согласна? – Он снова прильнул к ее спине, пытаясь заглянуть в лицо и целуя плечо. – Как тебе моя речь? Быть таким голым и таким серьезным – это реально круто! А впрочем, как и лежать в постели с депутатом. Есть в этом что-то противоестественное, ты не находишь? Ты вообще слышишь меня? Ау! Аутист несчастный! Ответь!

– Угу, – откликнулась Мария. – Хорошо. Африка, большие животные. Я согласна. Я люблю больших животных. Слонов, гиппопотамов, жирафов, львов. Главное, чтобы они были большие… И еще киты. Я никогда не видела китов…

– Все будет!!! Слоны, носороги, киты! Все получится, все! Главное, не бояться мечтать! Кстати, я пойду посмотрю, как тут с завтраком, и скоро вернусь. А ты одевайся. – Василий поднялся. Мария слышала, как к шуму дождя примешался шорох одежды. – И перестань курить. Я вернусь, и мы пойдем гулять. Представляешь, мы совсем свободны и будем делать все, что захотим!

– Там дождь, – сказала она. – Надо взять зонтики…

Дверь легонько хлопнула.

– Курить под шум дождя – сплошное удовольствие. Не знаю почему, но в дождь хорошо курится… – продолжала Мария, не замечая, что осталась одна.

Не меняя позы, она смотрела в окно. Наконец уставшие глаза закрылись. Рука с погасшей сигаретой повисла между кроватью и полом, почти касаясь брошенных на пол чулок с ажурными резинками. На стуле небрежно повисло открывающее спину и плечи элегантное платье.

Погружаясь в дрему, Мария вспоминала встречу с Тонино…

Они стоят в саду. Вокруг, сколько хватает взгляда, – холмы, покрытые разноцветными весенними коврами. Художник поместил их двоих в картину, где красота природы обозначилась не чем-то сильным – горами, морской волной или вулканом, – а абсолютно мирными линиями холмов. Но из-за того, что эти линии уходят за горизонт, простая природа обрела неожиданную мощь.

Кривые камни вперемешку с травой создают впечатление, будто земля вокруг – необитаема. Перед ними – арка, сложенная из тех же камней, созданная Художником в принципиально наивном стиле.

– Арка – это начало чего?

– Арка – это начало известности для неизвестных. Я сделал этот памятник для людей очень хороших, но которым не досталось славы… Так часто бывает.

Он берет ее за руку, ведет дальше… И вот они уже идут между деревьями, усыпанными маленькими яблоками с зелено-медным отливом, словно сделанными из тяжелого металла. Яблоневый сад простирается далеко-далеко и кажется бесконечным.

Мария трогает светящееся тусклым светом яблоко. Кажется, это плод не природы, а произведение мастера по литью. Не решается сорвать.

– Никогда не видела таких…

– …Подобные сорта росли очень давно, когда норманны завоевывали эти земли. Сорт исчез – он сохранился только здесь, в Саду забытых фруктов…

Художник тянет ее за руку, влево, из-за деревьев выступает небольшая побеленная каменная часовня с простой дощатой, в трещинах, дверью, потускневшей от дождей и ветра… Хочется потянуть дверь на себя, услышать скрип заржавевших петель. И конечно, заглянуть внутрь, где явно скрывается какая-то тайна.

Но дверь не поддается. Старик улыбается:

– Это – часовня Андрея Тарковского. Ты не сможешь войти туда, потому что там – его мир. А в этот мир никто не смог войти. И это хорошо… Ты лучше посмотри сюда…

Неподалеку, на маленькой полянке среди деревьев, лежит на земле бетонный круг, похожий на гончарный. В центре «растут» изящные и, как это ни удивительно, хрупкие чугунные розы. Мария смотрит на отбрасываемые ими тени – и вдруг понимает, что это – два профиля.

– Что это такое?

– Сейчас увидишь, – отвечает Художник.

На ее глазах солнце двинулось к горизонту, все быстрее, быстрее, быстрее… Профили постепенно приближаются друг к другу, сливаются в предзакатном поцелуе.

– Это Мазина и Феллини. Они очень любили друг друга, и я решил повторить их в розах. Я очень любил их. Люди сооружают памятники, но я решил создать свой…

Они переносятся из сада к древней каменной башне. Здесь, в зарослях травы, – две каменные плиты. На одной написано: «Посвящается Феллини». На другой: «Мазина, перестань плакать. Феллини».

– Эту фразу он часто говорил своей жене, – поясняет Старик.

Картинка вокруг снова меняется. Вместо деревьев и башни возникают небольшие каменные ковры, выложенные разными узорами…