Разумеется, это резко облегчит работу по розыску пре­ступников, они не будут так озлоблены по отношению к ми­лиции и прокуратуре, так как характеристика, данная ими преступнику, будет значить многое для определения фор­мы наказания в суде.

Могут сказать, что преступники будут сбегать. Если мы не примем мер. Но если мы за побег назначим наказание не до трех лет лишения свободы, а «от ужесточения режи­ма лишения свободы до высшей меры наказания», то ре­шиться на побег станет сложно. Наказание за побег, неиз­вестное преступнику, может намного превзойти наказание по основному преступлению. Тут, знаете, преступнику бу­дет из чего выбирать. Заменить пять лет домашнего ареста за воровство возможным расстрелом за побег?

И теперь о гуманности наказания. Сейчас у нас очень многие говорят о негуманности смертной казни. Эти люди просто не могут отличить цель от средства. Обычно я спра­шиваю: допустимо ли живым людям вспарывать животы и проламывать Черепа? Как правило, люди, не видя подвоха, немедленно отвечают: «Нет». Тогда снова спрашиваю: поче­му мы разрешаем вспарывать животы и проламывать чере­па хирургам? Неважно, что у них это называется по-друго­му, преступники тоже говорят не «убил», а «замочил».

Важно не то, что делается, а зачем это делается. Расстреливают не затем, чтобы поиздеваться над убийцей, он сам по себе уже общество не интересует. Расстреливают, чтобы предотвратить следующие убийства. И расстрел — са­мый эффективный способ предотвратить их, как для хирур­га самое эффективное вспороть вам живот и удалить ап­пендикс, а не мучить вас до смерти припарками, хотя они и бескровны, «гуманны», так сказать. Когда мы говорим о гуманизме, думать надо только о честных людях, к преступни­кам это не относится, их действия вне гуманизма. Гуманно то наказание, что останавливает преступление.

Итак. Дело суда — правосудие. Суд, умышленно не сде­лавший Дело, неотвратимо должен быть наказан. На нака­зании обычных судов будет специализироваться независи­мый суд — государственный, находящийся под контролем Законодателя.

На этом закончим рассмотрение путей делократизации государства и превращения его в демократическое. И мы такое государство безусловно создали бы, не будь у нас на его месте того маразма, что есть.

Мы смогли бы, читатель, и дальше заниматься делокра­тизацией управления остальных отраслей человеческой дея­тельности, скажем, медицины, высшего образования и про­чего, тем более что приемы нами освоены: определить Дело и найти пути, с помощью которых Дело будет поощрять и наказывать своего исполнителя. Однако на сегодня эта важ­ная и интересная работа приобретает формы пустого умст­вования. Что толку заниматься тем, что никто не собира­ется внедрять в жизнь? Ведь что, собственно, в СССР про­изошло?

Создали страну революционеры, большевики, хотя я счи­таю, что было бы более логично, если бы на их месте ока­зались эсеры. Однако дело не в тонкостях их социальных воззрений. Главное в том, что они революционеры — люди, считавшие необходимым разрушить существовавшее тогда управление государством. Они не считали правильным си­деть в Думе Российской империи и постепенно ее рефор­мировать.

Но резко разрушив старый госаппарат и став на место руководителей России, революционер столкнулся с трудно­стью: некому было приказать подготовить себе «программу реформ», чтобы потом, не думая о ней и не понимая, что там написано, произвести руководящее действие — поставить на ней свое «утверждаю». Следовательно, революционер стоял перед необходимостью думать лично, лично представлять каждый свой шаг по управлению. Правильные ли это были шаги — вопрос второй. Эти люди не могли быть придатком к своему бюрократическому аппарату, они руководили им, аппарат был еще бессилен взять власть над своим руководи­телем-революционером. Слишком ясно революционер себе представлял, что именно он хочет. Он лично определял Дело страны и лично делил его на Дела подчиненных.

Для этого революционер в подполье, а потом в роли ру­ководителя обязан был оценить обстановку. Ему требовалась информация, и он брал ее в основном из литературы. Уже на месте руководителя к этой информации добавлялась и спе­циальная в виде отчетов госаппарата, но принципиальные положения функционирования государства, его экономики, политики, философские воззрения аппарат не готовит, они по-прежнему поступают из литературных источников.

Эти люди очень много читали. Читали всё. Поймите пра­вильно: они не обязаны были читать, никто их не застав­лял, но они должны были лично найти решение, и это за­ставляло их самостоятельно искать все данные, которые по­могли бы его найти. А они обязаны были найти правильное решение. Мне не хочется оскорблять Ленина и Сталина по­дозрениями в трусости, но подумайте вот о чем: что было бы с ними лично, если бы пали Советский Союз или власть большевиков? Их ждала бы судьба Сергея Лазо или 26 ба­кинских комиссаров. Не меньше! Спасение государства было их собственным спасением. Разве вы поручите собственное спасение каким-то профессорам или академикам с их про­граммами? Повторяю, я лично думаю, что эти люди отдали бы за Народ жизни не задумываясь, нет причин в этом со­мневаться, но фактор жесткого наказания за ошибку в их Деле нельзя не учитывать. И они читали. Читали всё, по­скольку нельзя заведомо знать, нужна тебе эта литература или нет. Читали, чтобы понять...

Автором в данной книге принимаются решения — свя­зать данные факты в логическую цепочку. Решения эти при­нимаю я сам, следовательно, мне необходимо самому в них разобраться. Какому аппарату это поручить? Кто и что мне может отыскать, если я еще сам не знаю своего решения? Не знаю пока, что отыскивать, и буду знать только тогда, когда отыщу. Аппарат может найти цифры, факты, но не поможет найти принципов решения.

В неизмеримо более ответственном положении по сравне­нию с автором (смешно и сравнивать!) находились Ленин и Сталин. Те, кому это интересно, знают, что Ленин и Сталин «потребляли» огромное количество самой разнообразной информации. Знакомые со Сталиным люди рассказывают, что он пересмотрел все советские фильмы и прочитал прак­тически все книги советских писателей. Действительно, его речи и статьи насыщены ссылками на литературные источ­ники. Специалисты же утверждают, что Сталину невозмож­но было «навесить лапшу на уши». Если он считал нуж­ным лично принять решение в конкретном вопросе, то вни­кал в него, и это действительно было его личное решение. Будучи уже далеко не молодым, он написал статью по во­просам языкознания. Автор и сегодня не встречал никого, кто бы раскритиковал материал статьи, хотя вопросы язы­кознания никак не были связаны с деятельностью Сталина. А уж тем, что его непосредственно касалось, он занимался так плотно, что не опасался лично вступать в полемику с оппонентами, не боялся попасть впросак и сказать ненаро­ком глупость, как, например, при обсуждении учебника по­литэкономии, где он спорит с читателями и на мелкие темы, скажем, иметь ли колхозам свою технику или лучше пусть она будет в МТС.

Сталин поражает даже в мелочах. Он настолько хоро­шо знал деятелей искусства и разбирался в самом искусст­ве, что в Потсдаме, когда советская сторона давала концерт в честь Рузвельта и Этли, он лично представлял артистов, одновременно успокаивая их, чтобы не волновались перед столь высокими зрителями. А его «сменщик» Хрущев, кото­рый уже начал привыкать думать мозгами аппарата, разо­гнал выставку художников-модернистов только потому (он потом сам признался в этом), что ему сказали, что все эти художники «пидерасы».

Мы перестали понимать разницу между человеком, кото­рый действительно управляет сам (разумеется, с помощью аппарата), и человеком, который только подписывает то, что решил аппарат. Скажем, в одной довольно антисемитской книге в качестве примера вреда, приносимого евреями, опи­сывается деятельность Кагановича. Так, там говорится, что, являясь первым секретарем ЦК КП Украины, Каганович лич­но составлял программы заседаний Политбюро. Ишь, дес­кать, какой бюрократ. Автор этой книги просто не догады­вается, что этими программами Дело управления Украиной делилось на Дела исполнителей и, если Каганович занимал­ся этим лично, то, значит, понимал, что делает, он был дей­ствительным руководителем Украины, а не придатком к ап­парату ЦК.