Заострим особое внимание на следующем. Все три пере­численные категории юристов принуждаются законом к уни­кальной в бюрократической системе обязанности: им запре­щено исполнять в отношении подозреваемых, обвиняемых (следователям и прокурорам) и подсудимых (судьям) чьи-либо указания, кроме указаний своей совести. Законом, выс­шей властью, указывается, что эти люди принимают реше­ния, только исходя из собственных (и ничьих больше) убе­ждений в виновности.

Это можно понимать, как жалкую попытку создать де­лократов в системе правосудия. Если в армии подчиненному запрещено указывать, как поступать, то в правосу­дии подчиненным запрещено слушать указание. Но в армии есть Дело, оно наказывает, а для юристов у их Дела наказа­ния нет, и здесь делократизация дальше беспомощных по­туг не пошла.

Но вернемся к собственно правосудию. Судью и заседа­телей могут обмануть свидетель, эксперт, следователь, про­курор, подсудимый, и тогда суд допустит ошибку, назначит не то наказание. Но в этом случае судьи не будут преступ­никами, если эту ошибку они допустят исходя из своей убе­жденности в правильности такого решения. (Те, кто обма­нул, будут преступниками.) Но если суд убежден в одном, а выносит не соответствующий приговор, то он вынес его неправосудно, он преступник. Кем бы этот неправосудный приговор ни был указан: преступником за взятку или на­чальством из благих побуждений. Точно так же обязаны действовать и прокурор, и следователь. В системе правосу­дия одни лишь адвокаты (защитники) могут свои убежде­ния отставить в сторону и руководствоваться только инте­ресами подзащитного.

Мы имеем уникальный случай, когда в бюрократической системе управления начальник (закон) запрещает подчинен­ным быть подлецами, угрожает им расправой за подлость.

Давайте на примерах рассмотрим, какой из этого толк, и убедимся, что ни в одном Деле не собралось вместе столь­ко подлецов, сколько в Деле правосудия. Ведь читатели уже должны ориентироваться: если наказание в руках началь­ника, то для Дела оно бесполезно, каким бы суровым оно ни было.

Впервые с подлостью советского правосудия мне при­шлось столкнуться при таких обстоятельствах. В начале 80-х на завод обрушилась эпидемия судебных приговоров по статье Уголовного кодекса, предусматривающей наказание за нарушение должностными лицами правил охраны тру­да. Менее чем за три года 23 цеховых руководителя от на­чальника цеха до мастера получили наказание в основном в виде двух лет лишения свободы условно. Среди инжене­ров началась паника, молодые специалисты начали отказываться от назначения на должность, уже занимающие долж­ности предпринимали попытки перейти в рабочие или в контору. В это время любая тяжелая травма рабочего прак­тически без исключения влекла за собой осуждение от од­ного до трех инженеров.

Разбор этих дел проходил так. При смертельном исхо­де или тяжелой травме на завод прибывала комиссия под председательством представителя областного Госгортехнадзора. Поскольку эти люди в отличие от заводских специали­стов отвечают только за отсутствие травм и каждая травма является для них укором, акт они писали так, чтобы вино­ватым оказывался обязательно заводской работник. Логика была примитивная и на 100% надежная: каждый цеховой инженер по должностной инструкции обязан контролиро­вать исполнение рабочими правил техники безопасности, поэтому если рабочий их нарушил и погиб, то, по логике Госгортехнадзора, виноват мастер или начальник цеха, ко­торый «не проконтролировал рабочего в момент наруше­ния им правил». Такой акт комиссия отправляла прокуро­ру, тот возбуждал уголовное дело, суд выносил обвинитель­ный приговор. И суд не волновало, что ни один человек не в состоянии находиться одновременно в разных местах ря­дом с 50 рабочими и целый день «контролировать», не на­рушают ли они правила техники безопасности.

Конечно, и инженеры могут быть и бывают виноватыми. Скажем, мастеру присылают для ликвидации аварии рабо­чих из другого цеха, они не знают опасностей новой рабо­ты. Мастер их не инструктирует, не объясняет, откуда мо­жет исходить угроза. Рабочий принимается за работу и гиб­нет. Конечно, этот мастер виноват: ему доверили людей, он проявил халатность, и они погибли.

Но вот другой случай, которым автору пришлось зани­маться.

Металлургический цех. Тому, кто его не видел, скажем, что это здание по объему в 2 раза превышает здание Курского вокзала в Москве, но в отличие от вокзала все его площа­ди и этажи заняты мощным оборудованием. Цех работает круглосуточно, ночью на смену выходит человек 50 с начальником смены и мастером во главе. Рабочие места рас­пределены по огромному цеху так, что на некоторых из них руководители бывают только при обходе во время приемки и сдачи своей смены, да и то не всегда.

Руководители смены уже за час до начала работы прини­мают цех у руководителей, сдающих смену. За полчаса, уже одетые, рабочие собираются в комнате оперативок, где на­чальник смены и мастер дают им краткий инструктаж и за­дания. В это время они осматривают экипировку рабочих, их состояние (не пьяны ли, здоровы ли). Минут за 15—20 до начала смены рабочие расходятся по рабочим местам для приемки их у рабочих закончившейся смены.

Так было и в ту трагическую ночь. Смена началась в пол­ночь, а через час произошла небольшая авария на одном из ленточных транспортеров. Их в цехе несколько десятков, а общая длина составляет несколько километров. Включает и выключает транспортеры один оператор со своего пульта. Получив сигнал аварии, оператор кнопкой отключила транс­портер и по телефону послала дежурных слесарей поставить на место сошедшую с рельсов тележку транспортера. Работа эта обычно занимает от двух до десяти минут и настолько обыденна, что руководителям о ней никто не сообщил — не было необходимости в их участии. Бригадир слесарей и сле­сарь поднялись к конвейеру. Первое, что они обязаны были сделать и о чем им сотни раз говорили на инструктажах, — это отключить рубильник конвейера и повесить на нем таб­личку: «Не включать! Работают люди!» Впоследствии знаю­щих это дело рабочих больше всего возмущало то, что бри­гадир слесарей, на расстоянии вытянутой руки от которого был выключатель аварийной остановки конвейера, и мож­но было обесточить конвейер и обезопасить себя, ни пер­вого, ни второго не сделал. Когда слесарь был в ремонтной тележке, с плавильной печи на пульт поступила просьба по­дать шихту на печь, и оператор, заболтавшись с подружкой, начала нажимать кнопки включения конвейеров, нажала и кнопку конвейера, на котором работали люди. Слесарю ото­рвало руку, и он умер.

Патологоанатом, делая вскрытие, фактически объяснил, почему слесари вели себя беспечно,— в желудке погибшего содержание спирта было все еще выше, чем в крови, то есть слесари начали смену с распития бутылки.

А вот приговор народного суда: мастеру смены, началь­нику электрослужбы и начальнику механослужбы — по два года условно. Последние два инженера — дневные работни­ки, их в это время на заводе не было, но ведь они «не обес­печили безопасной работы механизмов».

Но этим хоть условный срок дали. А в другом цехе с мос­тового крана сорвалась траверса, внизу, в том месте, где ему стоять нельзя (это знают даже школьники: «Не стой под стрелой»), стоял рабочий. Он получил удар по голове (тяже­лое сотрясение мозга) и отлежался в больнице. А его мастер отсидел по приговору суда два года: не обеспечил «контроль за соблюдением правил техники безопасности».

Как можно было работать цеховым инженерам в таких условиях? Поэтому среди них и началась паника.

Осужденный мастер, о котором шел рассказ в первом примере, был товарищем автора, и после приговора суда наивный тогда еще автор поражался: как его товарищ не смог объяснить суду свою невиновность в таком очевид­ном деле?

— Кому объяснять?! — злился осужденный. — Что бы мы ни говорили, как бы ни оправдывались, судья тыкал паль­цем в акт Госгортехнадзора и говорил: «Тут написано, что вы виноваты, значит, виноваты».

Мне было непонятно: что же это за суд, где живой чело­век обязан что-то доказать не людям, а бумажке, написан­ной заинтересованными людьми? Я начал читать Уголовно-процессуальный кодекс и увидел, что закон грубо попран судом. Согласно кодексу, акт ревизии (а акт Госгортехнадзора был именно таким актом), послуживший основани­ем для возбуждения уголовного дела, не может быть дока­зательством. Иными словами, судья вообще не имел права использовать этот акт при рассмотрении дела.