– Ну и сиди на жопе ровно! Вот те бар, вот те вискарь, свежий воздух, бля! Отдыхай! – Женя тряс взъерошенными рыжими волосами и крутил во все стороны острым носом. – Тетки, вон, сидят до кучи! Хочешь?

– Женя, я хочу настроиться, чтобы был нормальный концерт!

– Иди и настраивайся! А я вон тетку сниму! – Женя грузно встал, с грохотом отодвинув стол и опрокинув стоявший на нем стакан, и направился к соседнему, за которым сидели немецкие парень с девушкой.

– Хай! – донеслось до торопливо уходящего писателя. – Ай эм Юджин! Ю, бэйби, ком виз ми!

Привет! Как хорошо, что ты здесь! Скучно.

IIX

– Принесите, пожалуйста, новую вилку!

Я нагнулся, поднял с пола кусок металлического холода, увенчанный тремя острыми зубчиками. Отошел, постоял, подошел –вернул вилку. Пол у нас чистый.

– Спасибо.

изошло. Погоняв дым, я почувствовал тошноту – и выкинул сигарету в раковину на кухне, залив ее водой. Мокрый пепел вонял еще противнее.

Я лег на кровать, почувствовав под боком что-то твердое. Мобильный телефон, догадался я, быстро взял его и снова набрал номер. Все тот же голос сообщил мне, что абонент находится вне зоны доступа. Вместе с тошнотой во мне снова начало разгораться это

жуткое, щемящее и извивающееся чувство. Холодная змея ползла внутри, я думал о писателе, о фильмах, которые он ей давал, об этих глупых песнях на диске. Я совершенно не герой….

Спать. Надо было попробовать уснуть, чтобы завтра позвонить ей, как ни в чем не бывало встретиться, позавтракать, идти на работу. Но спать не хотелось, что-то гнало меня, заставляло ходить по дому. Меряя комнату шагами, я нарочно налетал на стены, распластывался по ним как когда-то, в огромной светлой комнате, с повязкой на глазах. А потом, прилипнув к стене, начал бить в нее кулаками, пинать, чувствуя тупую боль, взрывавшуюся то в кончиках пальцев ног, то в ребрах ладоней, и темнота моя снова была черным хаосом, безлюдной пустыней, и только удары о стену и холодная бугристая поверхность, к которой я прижимался щекой, давали почувствовать плоть этого мира, оказавшуюся такой же холодной и несокрушимой.

Потом я разделся, завернулся в одеяло. Кровать казалась слишком большой для меня, я перекатывался, зарывался лицом в подушку, пытался сосчитать до ста, до двухсот, до тысячи. Роман, роман, роман– стучало в голове, повторялось на разные голоса, и опять липкая змея вилась внутри и подступала к горлу. Одеяло было твердым, облепляло каменным мешком, и, полупроваливаясь в сон, я пытался вырваться из него и катался в поту, захлебывался горечью от выкуренной сигареты. Глубокой ночью я еще раз набрал номер, чтобы опять услышать «Der gewunschte Gesprachspartner ist zur Zeit nicht erreichbar», потом набирал его еще, еще и на десятый раз наконец отложил телефон. Сон

накатился

жаром,

огненными

кольцами.

Снилось

навязчивое

жужжание, реющая духота.

Ррраздор…. Ррразврат… Рррроман, – повторялось вокруг на разные голоса, то грохотало, то говорило вкрадчиво. Роман… Ро-мааан? Рррроман. Хирросима… Кррромешно… Иррра, Иррра, Иррра, – слова из прошлого обступали меня, маршем обходили вокруг, свивались узлами и давили. Я вздрагивал, просыпался, скидывал одеяло – кровать расширялась вокруг меня, становилась огромным пустым полем, в котором некуда было спрятаться от этой пустоты, и я снова искал одеяло, кутался в него. Во сне я бежал, падал, полз, потому что опять было тесно, давило сверху, прижимало жаром к полу. Потом была резкая боль, неприятный укол в сердце как от падения с высоты, и руки мои разгребали, разворачивали что-то, искали. И в

этом жарком аду они вдруг нашли точку опоры, холодный поручень, за который можно схватиться. Я сразу обнял это что-то, прижался к холоду, обхватил узкое, но бесконечно приятное, обжигающе холодное, чтобы отдать ему свой жар.

Выпустите это наружу.

– Прогуляемся? – спросил он. Она кивнула.

Писатель и девушка, которую он по утрам видел в кафе, шли вдоль центральной линии S-Bahn, мимо кубов высотных зданий и старых, замкоподобных махин, изрытых следами от снарядов.

– Чему ты смеешься? – спросил он вдруг.

– Я не смеюсь, я улыбаюсь… так, просто, – ответила она нехотя.– Твоему другу понравились фильмы, которые я тебе давал?

– Не знаю. Он не сказал.

– А тебе?

– Понравились. Только про родину там слишком много. Это глупо.

Он внимательно посмотрел на нее, хотел что-то сказать, но промолчал. Они шли дальше, выдыхая винные пары в вечерний воздух. Мимо несколько раз проехали яркие желтые такси, легонько, как бы невзначай притормаживая рядом и снова продолжая свой путь. Он начал рассказывать о Петербурге, о Неве и подпольных вечерах. Она слушала, вежливо кивая. Он рассказывал дальше, думая о том, что центр Берлина при ночном освещении кажется таким изящным, старомодным, буржуазным. Он представлял себе, что со стороны, наверное, выглядит неплохо в этом окружении: вливается в него, соответствует. Акцент – вспоминал он вдруг и мрачнел. Предательский русский акцент.

– Слушай, – заговорил он снова, – я когда бывал на обедах в Советском Союзе, со всякими важными людьми, то был такой

обычай – заполировать. Как это по-немецки… Словом, выпив и закусив в одном месте, надо затем пойти в другое, выпить что-нибудь маленькое, но крепкое и хорошее. Как ты на это смотришь?

– Мы много выпили. Но если хочешь, можно пойти, – ответила она, пожимая плечами.

Они оказались в баре, в котором почти не было посетителей, но была яркая подсветка, огромная, шикарно изогнутая стойка и вежливый бармен в костюме. Она заказала легкий коктейль, он выбрал почти наугад – по названию.

– Тогда были списки запрещенной литературы, определенных книг, – рассказывал он, – если находили эти книги, были крупные неприятности. Когда моего товарища, поэта, вызвали в КГБ, мы все очень испугались. Это могло означать, что дальше возьмутся за нас. Я, помню, сжег тогда почти все книги. Прямо на кухне, на металлическом противне. Тогда обещал себе, что при первой возможности достану их опять, перечитаю. Это неприятно – жечь книгу.

– Да, неприятно, – согласилась она.

Под тихую музыку «для лифтов» за окном проплывали машины, проходили случайные пешеходы. Шумной толпой прошли туристы. Он опять вспомнил себя в Петербурге и позже – в Бонне, и страшно захотелось быть молодым, как эти беззаботные, безденежные парни, бездумные хозяева жизни, хаотично шляющиеся по европейским столицам. Она сидела перед ним, медленно тянула разноцветную жидкость через соломинку, загадочно улыбалась. Он по-прежнему не понимал ее и безумно завидовал ее спокойствию, ее ровности – тому, что так привлекало его в европейских женщинах, чего он так и не постиг.

– Когда смотрели видео, – продолжал он, – бывало, приходила милиция. На лестнице сначала отключали свет, потом звонили в дверь. Так, чтобы кассета осталась в видеомагнитофоне, чтобы ее не успели вынуть. И когда полицай, то есть милиция входила, свет включали, но было уже поздно.

Она кивала.

– Скажи, – спросила она потом, – тебе не хочется обратно?

notes

Примечания

1

Турецкий фаст-фуд, еда, аналогичная шаурме в России.

2

Турист.

3

Дешевая гостиница, общежитие для туристов.

4

Бухать, бухать, бухать, трахаться и жрать.

5

Химическая тревога, пулемет.

6

Позвони мне!

7

Общая мобилизация.

8

Городская железная дорога.

9

Зд. незабываемое ощущение, переживание…

10

«Харибо» делает детей счастливыми.

11

Стройся!

12

Район Западного Берлина, из-за плотности русского населения также именуемый «Шарлоттенградом».

13

Добрый день

14

Schlecker и Rossmann – сеть хозяйственных магазинов в Германии.

15