Гектор в последний раз нырнул. На дне лежал огромный камень. В голубой воде он был похож на притаившуюся акулу. Гектор встал на камень, и вода оказалась ему по грудь.

— Иди сюда! — позвал он Алину.

Стоять вдвоём на скользком камне было трудно. Гектор обнимал и целовал Алину с открытыми глазами. Словно какое-то нелепое состязание шло между ними — ни он, ни она не закрывали глаз и смотрели друг на друга. Вокруг синела вода, в неё погружались солнечные лучи, и, даже нырнув и посмотрев наверх, можно увидеть солнце…

— Согласен, — сказал Гектор. — Многого я не понимаю… Я, по-видимому, кое до чего ещё не дорос… Но если я люблю тебя, значит…

— Это ничего не значит, — ответила Алина. — Просто так уж получилось. Море, солнце, степь, потом… этот негодяй Григорьев. А тут ты прилетел, а тебе поступать в университет надо — экзамены сдавать, и парень ты вроде неплохой, жалко мне тебя. Смешной ты какой-то. Вот и вся наша любовь…

— Ты так говоришь, — терялся Гектор.

— Мне надоело стоять на этом проклятом камне! Я хочу сегодня рисовать.

Они поплыли к берегу, где лежало серое одеяло, красные сандалеты Алины и выгоревшая рубашка Гектора.

— Ты раздражаешь меня своим поросячьим оптимизмом, — сказала, выйдя из воды, Алина. — Ты нахал, ещё хуже Григорьева! Возомнил какую-то любовь, приехал сюда ко мне и даже не поинтересовался за всё время: приятно ли мне тебя видеть? — Алина поправила волосы. Высыхая, они не желали лежать ровно, а топорщились в разные стороны. — Я прекрасно понимаю, что с тобой, — сказала Алина, глядя на красные босоножки, лежащие на песке. — Ты, как ребёнок на карусели… Всё крутится-вертится, а тебе хочется во что-то вцепиться. Ты вбил себе в голову, что любишь меня. Тебе показалось, что я спасительница, мадонна, очищающая и облагораживающая. Ответь я тебе взаимностью — и все грехи с тебя спишутся, всё в норму придёт. А я обыкновенная разведённая баба, несентиментальная к тому же. Скульптора из меня не получилось, мотогонщицы тоже. Права и те отобрали. Я плохой объект для обожания…

— Какая-то у тебя мания, — сказал Гектор. — Расставлять все точки над «и». Причём такие жирные точки, и вовсе не там, где надо.

— Ошибаешься, — ответила Алина. — И скоро сам в этом убедишься. Чувства — это чувства, а жизнь — это жизнь. И многое в ней против наших чувств…

— А Григорьев? — спросил Гектор. — Думаешь, он случайно к тебе приставал?

— Я не хочу о нём говорить, — покраснела Алина. — А ты, маленький негодяй, всё-таки хочешь навязать мне роль горничной в богатом доме!

— Короче, — сказал Гектор. — Ты не хочешь понять меня, я не хочу понять тебя. А на самом деле всё просто. Я тебя люблю, а ты меня нет!

Алина подошла к Гектору и поцеловала его в лоб.

— Юноша, — сказала она. — Если подобным образом строить схемы, станет неинтересно жить. Есть настоящая любовь, а есть мелкая разменная монета. Есть настроение, есть минутные симпатии, много всего есть важного для женщины. Тебе этого не понять…

— Что значит мелкая разменная монета?

— Возможно, я неправильно выразилась.

— То есть, ты хочешь сказать, что…

— А разве тебя не удивляет, что я тебе ни разу не сказала: «Гектор! Я люблю тебя!» Или… тебе всё равно? Тебе достаточно только своего чувства, да?

— Нет, — ответил Гектор. — В том-то и беда…

— Но в любом случае утверждаться через женщину — глупо!

— Я и не думаю о каком-то утверждении. Просто я тебя люблю, и я к тебе приехал. Вот и всё.

Гектор попытался обнять Алину, но Алина медленно пошла вдоль берега. Гектор следом, бросая в море плоские камешки. Они прыгали по воде, а потом тонули…

День этот, начавшийся работой, заканчивался празднеством за кривым фанерным столом. Праздновали два события: помолвку Наташи и Руслана и отъезд Гектора. Инициатором празднества выступил, естественно, Григорьев. Он орлом слетал в Отрадное, закупил вина, и теперь все сидели за столом и смотрели на садящееся солнце и на море — тихое, розовеющее, точно выдохшееся краснодарское игристое в фужере на подоконнике.

Бородатый Руслан обнимал Наташу, а Григорьев иногда даже пытался покрикивать «горько!» Но Алина и Гектор на него осуждающе смотрели. Григорьев был самым весёлым в компании. Наташа, как будущая жена, морщилась, когда Руслан подносил ко рту стакан с вином, Света всё время беспокойно прислушивалась к шуму в степи — ей казалось, что нагрянет Фёдор Фёдорович и даст нагоняй. Руслан тоже чего-то грустил. Алина пила вместе со всеми, но не говорила ни слова. Гектор тоже пил и смотрел на Алину, но взгляд её блуждал по лицам.

— Алинка! — сказал Григорьев. — На кой чёрт тебе быть скульптором? Бог тебя вылепил, и ладно. Бог — вот кто главный скульптор…

— Мне кажется, ты немного опоздал со своим мудрым советом, — ответила Алина. — Буду лепить медведей и девушек с вёслами…

— А из мрамора? — не унимался Григорьев. — Из мрамора можешь чего-нибудь сделать?

— У нас учился парень, — ответила Алина. — Его звали Олег, а фамилия была Мраморнов.

— Не может быть такой фамилии, — возразил Григорьев. — Это мерзкий псевдоним. А вообще-то, я бы упразднил скульптуру после эпохи Возрождения. А можно и после Древней Греции…

— Ты резонёр! — сказала Алина. — Не знаешь ни черта, а лезешь с тупыми рассуждениями. Это, наверное, нравится девушкам-продавщицам?

Григорьев захохотал и налил в стаканы вино.

— За Гектора! — сказал он. — За худенького хиппиобразного абитуриента! Дай бог ему поступить! И за его строгую наставницу!

— Мне не нравится, когда ты говоришь такие вещи, — сказала Алина.

— Плевать на него! — ответил Гектор. — Пусть несёт, что хочет.

— Григорьев! — Алина хлопнула рукой по столу. Подпрыгнули стаканы.

— Я несчастный влюблённый, — сказал, кривляясь, Григорьев. — Я люблю всех женщин мира и ничего не могу с собой поделать…

— И меня тоже? — засмеялась Наташа.

— Тебя пусть любит Руслан! — ответил Григорьев. — Таких, как ты, я исключаю из числа женщин.

— Что ты хочешь этим сказать? — крикнул Руслан.

— Молчи, бородатый! — рявкнул Григорьев. — А то опять с обрыва сброшу. Господи, я же шучу, дурачки…

— Мне это надоело! — заявила Алина. — Этот тип несёт, что ему в голову взбредёт, он возомнил, что наши уши унитазы!

— Наши уши унитазы! — Григорьев начал постукивать вилкой по оловянной тарелке. — Наши души унитазы!

Начались сумерки, когда тела людей кажутся темнее, чем на самом деле, когда блестят глаза, а слова, сказанные в сумерках, приобретают какой-то дополнительный смысл, становятся более значительными и важными, чем слова, сказанные, допустим, при солнечном свете.

Всем вдруг стало весело. Все стали произносить тосты и пить до дна. Алина смеялась, Григорьев ревел какую-то песню, Руслан и Наташа целовались, а хмельные Гектор и Света колотили ложками по мискам.

Когда появлялись первые звёзды, с моря начинал дуть лёгкий приливный ветер. Море оживало. Оно начинало накапливать у берега пену и словно утюгом гладить прибрежный песок. Запоздалые чайки, наевшись рыбы, возвращались, тяжело шевеля крыльями. Гектор внезапно понял, что боится идти в палатку к Алине. Гектор сидел мрачный за столом, и тяжёлая рука Григорьева лежала у него на плече. Гектор чувствовал сквозь рубашку, какая это сильная и горячая рука.

— Не пей больше! — советовал Григорьев.

Но Гектор пил, светлые глаза Алины кружились над ним, как две луны, как два ястреба, а он, как кролик, бежал от них по степи и не мог убежать. «Что же это? — со страхом думал Гектор. — Что это? Я люблю её! И я… не хочу идти к ней? Я не могу… Не могу… — Несколько раз он вставал и уходил к морю, мыл лицо тёплой солёной водой, потом снова возвращался к столу. Что-то неуловимо менялось, а что именно, Гектор понять не мог, скорее всего менялся он сам. Его окружали те же люди, он любил ту же девушку, то же море плескалось неподалёку, те же палатки хлопали на ветру… — Это предательство, — неожиданно решил Гектор. — Это тонкое осмысленное предательство… Есть нечто над инстинктом, а это нечто и есть человек! Я думал о ней двое суток и сейчас не могу идти к ней… — Гектор сидел на берегу и размазывал по лицу слёзы. — Пусть она увидит меня сейчас! — кричал он волнам. — Пусть смотрит, во что она меня превратила! Она…» — Он побрёл вверх, в палатку, где упал на матрас и заснул. Проснулся Гектор от холода. Он лежал одетый поверх спального мешка, видел сквозь вырез в палатке море, и лунную дорогу, и огромные камни на берегу, похожие на выползших из моря чудовищ. Голова была ясна, а тело дрожало. «Вот что значит спать на холоде», — подумал Гектор и засмеялся. Он вспомнил свои пьяные слёзы на берегу. Он пошёл на территорию раскопок, где тщательнейше очищенный кусок крепостной стены торчал, как единственный зуб в огромной глиняной челюсти. Гектор свесил ноги с обрыва и выкурил сигарету, думая о том, как стражники царя Митридата смотрели отсюда на римские галеры, нагло снующие вдоль самых стен. Они метали в галеры дротики и горшки с кипящей смолой.