Лана наполнила котел водой, поставила его на огонь и добавила уголь в печь. Вскоре вода закипела.

– Сделай мне прежде чашку чая, потом посуду помоешь, – велела кухарка с набитым картошкой ртом. И когда Лана поставила перед ней чашку, добавила: – И сама выпей чаю, девочка.

Лана не поверила своим ушам, и чуть котел не опрокинула от удивления.

Она поставила на стол вторую дымящуюся чашку. Кухарка вилкой указала ей на стул:

– Садись.

Лана села напротив толстухи и отхлебнула из чашки.

– Что с тобой случилось сегодня? – спросила кухарка, пронзая девушку взглядом.

– Ужасное известие о… – Она была не в силах произнести это вслух, не в силах посмотреть правде в глаза. – О моей подруге.

– У всех нас бывают проблемы – это и есть жизнь. – Кухарка затолкала остатки еды себе в рот вместе с добрым куском свежеиспеченного хлеба и отодвинула тарелку. – Забудь о чужих неприятностях, девочка, и справляйся лучше со своей собственной жизнью.

– Да, мэм, – ответила Лана и глотнула чаю, ошпарив язык. Затем она принялась убирать со стола. – Спасибо вам. Пойду помою те котлы и кастрюли.

С минуту кухарка сидя наблюдала за Ланой, затем встала и вышла из кухни, предоставив девушку ее занятиям.

Весь остаток дня Лана вертелась волчком. Она помогала кухарке с ужином для прислуги, затем долго убирала на кухне. Лишь около полуночи девушка без сил упала на кровать.

Когда мерное посапывание возвестило, что все вокруг спят глубоким сном, Лана наконец перестала гнать от себя дурные мысли.

Нет, это невозможно. Этого просто не может быть! Шивон мертва? Ее милая мечтательница Шивон? Нет! Все воспоминания Ланы о детстве были связаны с ней. Они всегда делились своими секретами, делили невзгоды. Даже одеяло у них было одно на двоих. Они укрывались им и спали вдвоем на холодном полу, когда малышка Шивон, разбуженная ночным кошмаром или чем-то расстроенная, прибегала к подруге. Когда, измученные голодом, они прокрадывались к заветному буфету матери-настоятельницы, то и добытый кусок хлеба делили пополам. Лана даже представить себе не могла, как она будет теперь жить. Одна, без Шивон.

А бедный Колин, что будет с ним без матери? В приюте он как в тюрьме. Ее собственные воспоминания о годах, проведенных в подобном заведении, были так ужасны, так живы и болезненны, что сама мысль о судьбе бедняжки Колина приводила ее в трепет.

Эти двое составляли смысл всей ее жизни. Без них Лана была как рыба, выброшенная на берег. Без них она не могла дышать. Без Шивон и Колина у нее не осталось ничего. Она теперь совсем одна, без семьи. Ей некуда идти. И незачем. Мир для нее опустел. Все эти годы два близких ей человека заставляли Лану двигаться вперед. А что теперь? Прежняя жизнь разрушена, Лана осталась совсем одна.

Должно быть, Колин чувствует то же самое. Один, в огромном пугающем мире, без помощи, без родных…

Сама мысль об этом причиняла нестерпимую боль. Шивон больше нет. Никогда им больше вместе не смеяться, не делиться сокровенными тайнами.

Никогда. Непоправимость этого «никогда» разрывала Лане сердце на части. Застонав, она свернулась клубочком и впилась зубами в собственный кулачок, чтобы не кричать от боли. Приглушенное рыдание вырвалось из самой глубины ее сердца, тело содрогнулось, и слезы хлынули бурным потоком.

Это она, она виновата. Она подвела их обоих, подвела Шивон, и теперь ее единственная подруга мертва. Если бы только Лана сразу же спрятала ее от гнева Билли, ее дорогая Шивон была бы сейчас жива. И Колина она тоже подвела, предоставив его судьбе, может быть, более страшной, чем сама смерть.

Лана лежала в темноте, глотая горькие слезы. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой безнадежно одинокой, такой невероятно слабой и бесполезной, бессильной что-либо изменить. Нечто похожее она испытывала, когда умер ее отец, оставив их с матерью без гроша, и позднее, когда похоронили матушку и чиновники с окриками и тычками везли ее в сиротский дом.

Светало, ночь медленно превращалась в утро. И с первыми лучами солнца в душе Даны забрезжил робкий луч надежды.

Конечно, вернуть Шивон уже нельзя. Но она может выполнить данное ей когда-то обещание.

Она скопила денег. Этого хватит, чтобы снять комнату. Лана молода, у нее много сил. Она вырастит Колина, позаботится о нем, жизни не пожалеет для него.

Ничего, она еще раз пойдет в Ист-Сайдский сиротский дом. И на этот раз повидает малыша, а потом займется поисками жилья для них обоих. У них будет дом. Дом, о котором они с Шивон так мечтали и которого у них так и не появилось. Что ж, по крайней мере он будет у Колина.

Это было последнее, о чем она подумала, прежде чем забыться тяжелым сном.

– Только представьте, – послышалось из-за закрытой двери. Из кухни доносился пронзительный голос кухарки, он звучал на целую октаву выше, чем обычно. В нем слышались трепет и удивление.

– Надо же, как повезло малышу, – подхватила Свенсон. Обе дамы склонились над столом.

– Думаете, она и вправду на это решится? – хитро прищурившись, обратилась кухарка к экономке.

– Что-то не верится. – Голос Свенсон зазвучал тише. – Чтобы молодой Уилтон принял с распростертыми объятиями еще одного претендента на огромное наследство своего папаши? Да ни за что!

Обе женщины многозначительно рассмеялись.

Тут они заметили Лану. Сообразив, что девушка все слышала, экономка сунула ей тарелку со свежеиспеченными лепешками.

– Отнеси это наверх, в покои миссис Ван Эндел.

Лана удивленно уставилась на нее:

– В хозяйские покои?

– Я так и сказала. И поторопись.

– Но ведь мне запрещено…

– Просто оставь тарелку на столе в гостиной и молча уходи, – велела экономка и вновь погрузилась в обсуждение животрепещущего вопроса.

Лана поднялась наверх, гадая, как среди множества комнат отыскать спальню хозяйки. Миновав несколько запертых помещений, она заметила двойные двери, открытые настежь. Красивее убранства она в жизни не видела. Перед мраморным камином стоял пастельного цвета диван. В нише, на столике на двоих, стояла ваза со свежими цветами. На серебряном подносе был сервирован горячий кофе.

Лана шагнула в комнату и поставила на столик тарелку с дымящимися лепешками. Уже повернувшись к выходу, она услышала рассерженный мужской голос:

– Черт возьми! И о чем ты только думала?

Ему с достоинством отвечал низкий женский голос:

– Боюсь, я действовала под влиянием момента. В конце концов, там был сам мэр, столько официальных лиц. Не говоря уже о Фарли Фэрчайлде, записывавшем каждое мое слово, и о фотографе, снимавшем происходящее. Я не придавала этому значения, пока не прочитала обо всем в утренней газете. Теперь об этом знает весь Нью-Йорк.

– И все ждут, что ты выполнишь свое обещание. – В голосе говорившего явственно слышались презрительные нотки. – Я не потерплю в своем доме какого-то ирландского выродка.

– Думаешь, мне эта затея нравится? Только я не знаю, как теперь элегантно отказаться и не выглядеть при этом полной дурой.

В дверях спальни показался край утреннего платья, и Лана опрометью бросилась прочь из гостиной.

Не успела она войти в кухню, как кухарка кивком указала на корзину грязных кухонных полотенец:

– Отнеси это в прачечную, девочка, и захвати свежие.

– Да, мэм. – Лана взгромоздила корзину себе на бедро и вышла.

В прачечной никого не было. Во дворе горничные собирали с веревок сухое белье и развешивали влажное.

Поставив корзину возле лохани для стирки, Лана вышла во двор. Утреннее солнце ласково согрело ее лицо. До Ланы доносились веселые голоса служанок, которые рады были развлечь себя сплетнями во время работы:

– Ну, он хотя бы станет богатым.

– Ему больше не нужно будет думать о хлебе насущном.

– Или стирать себе одежду.

Одна из девушек выпрямилась и обратилась к подругам:

– Дело же не только в деньгах. Они превратят милого, невинного ребенка в испорченное, своенравное, злобное чудовище. И он будет думать, что имеет право обижать других.