Стоит вам оставить Нью-Йорк – и вы забыты. По всей стране встречаются женщины такие же богатые, какой скоро станет она, – но кто о них слышал в Нью-Йорке? Никто их не фотографирует, никто не пишет о них – разве что в местной газетенке. Единственный незначительный взлет в их жизни происходит тогда, когда «Таун энд кантри» избирает их город для своей очередной статьи и они вдруг оказываются среди героев журнального репортажа. Если же этим женщинам случается быть в Нью-Йорке, их приезд проходит не замеченным никем, кроме нью-йоркских друзей, а едва они улетят домой, как никто в Нью-Йорке о них и не вспомнит.

Валери села за столик к Джорджине и Фернанде, заказала салат из креветок и принялась за еду, не пытаясь подключиться к их беседе, которая касалась, кроме всего прочего, достоинств разных джемов и желе.

Валери попыталась подвести черту под своим новым положением в городе, где последние несколько лет ей приходилось из кожи вон лезть, чтобы соответствовать в глазах общества тому уровню благосостояния, какой ей приписывался.

Теперь у нее будут почти неограниченные средства. Ее фамильное состояние было ничуть не хуже, чем у какой-либо другой женщины ее круга, – нет, даже лучше, если задуматься всерьез. Что касается ее вкуса, то в нем никто не может усомниться. Деньги, имя, вкус. У нее есть все, чтобы, не ударив пальцем о палец, стать королевой Нью-Йорка.

Но боже мой, до чего же острая стала конкуренция в этом обществе! Все эти избранные, которые сменяют друг друга на постоянно публикуемых снимках, – вот они щеголяют нарядами, наперебой дают деньги на благотворительность, покупают картины, развлекаются, отдыхают – и все напоказ перед всем светом, – разве ей на самом-то деле хочется быть царицей среди этих людей?

Билли Малверну это, конечно, по душе, он наслаждается каждой секундой, в этом можно не сомневаться. Ему не дано увидеть суть вещей. Неужели Билли согласится на переезд? Неужели его можно заставить начать жизнь сначала?

– Валери, что ты молчишь? Ты не одобряешь наших планов насчет чайной? – спросила Джорджина.

– Какой чайной?

– Которую мы с Ферни собираемся открыть, – сказала Джорджина, скептически качая головой. – Мы только об этом и говорим.

– Извини, я задумалась. Мне нужно сделать несколько звонков. – Валери торопливо поднялась.

Она больше не могла выносить общество таких дур, как Джорджина с ее оформительскими делами и Ферни с ее вечными семейными проблемами, нет, больше ни одной минуты. Это уже слишком – ждать от нее, что она будет слушать какие-то дурацкие планы относительно открытия чайной.

– Увидимся позже, – сказала она резко.

– Я что-то не так сказала? – спросила Джорджина у Ферни. – Если да, напомни мне, чтобы я сделала это еще раз.

– С Вэл это бывает. Ей утром звонил муж, после этого она сама не своя.

– Эти мне мужья... – сказала Джорджина задумчиво, но с оттенком скрытого осуждения.

– А ты – зачем вышла за Джимми?

– Ферни, дорогая, что за вопрос!

– Ну... Я только подумала, что, зная твое отношение к мужчинам в жизни женщины, ты не стала бы утруждать себя...

– То есть ты хочешь сказать, что если мне не нужен мужчина для секса, то он мне не нужен вовсе? Ферни, ты просто дитя. Во-первых, Джимми такой милый, а поскольку быть замужем гораздо удобней, чем оставаться одной, то это не такой уж плохой выбор. К тому же много значили его деньги. Мой отец не так богат, скорее наоборот, а нас у него немало, и всех надо было устроить. Поэтому мои родители были просто счастливы, когда я приняла предложение Джимми. Если бы я не вышла замуж, никто бы этого просто не понял. Хуже того, все бы начали удивляться по моему поводу, а то еще и подозревать меня в чем-то. Муж – самая удобная маскировка для чего бы то ни было. А кроме того, может быть, мне захочется детей, как всякой женщине.

Лицо Джорджины слегка смягчилось при мысли о детях. В самом деле, почему нет? Это было бы чудесно.

– А потом, – продолжала она, – всегда существует проблема провожатого. За мной всегда увивались толпы мужиков, они таскали меня на вечеринки, были у меня на побегушках, но, естественно, каждый из них считал, что после нескольких свиданий он заслуживает большего, чем легкий прощальный поцелуй в щечку. Й мне приходилось прощаться с ними навсегда. И все это стало каким-то безнадежно предсказуемым. У меня появилась репутация бессердечной кокетки, а этого уже нельзя было терпеть, ты согласна?

– А Джимми? Ему-то перепадает побольше, чем поцелуй на ночь? – спросила Фернанда с неподдельным любопытством. Она жаждала услышать ответ и одновременно боялась его.

Джорджина опустила глаза и стала рассматривать скатерть, лицо ее внезапно ожесточилось и стало казаться намного старше. Кусая губы, она молчала, как будто решая, отделаться ли и на этот раз обычной для себя шуткой. Наконец она помотала головой, как человек, твердо решивший сказать всю правду, и, не поднимая глаз, проговорила:

– Когда я сказала, что Джимми очень милый, я имела в виду, что он всегда очень мил со мной. Но постель... Это та цена, которую мне приходится платить. Господи, как я это ненавижу! Наверное, мне не следовало бы жаловаться, и каждый мужчина вправе ожидать такого же от своей жены, но Джимми... нет, ты даже представить себе не можешь, что это такое! Не то чтобы он когда-нибудь плохо со мной обращался, дорогая, не подумай ничего такого, он никогда не сделал мне больно, но он... он такой ненасытный. Он такой отвратительно ненасытный, меня просто тошнит, такой он настойчивый и неутомимый. Ох, не знаю, Ферни, может, они все такие. Я никогда не спала ни с кем другим, поэтому не могу сравнивать, но он никогда не бывает удовлетворен до конца. Ты думаешь, это нормально? – Задавая этот вопрос дрожащим голосом, Джорджина осмелилась наконец поднять глаза на Фернанду.

– Нормально? Ничего нормального не существует, – ответила Фернанда с нажимом. – Во всяком случае, не в отношении мужиков. Вы женаты только два года. Конечно, рано или поздно он поумерит свой пыл, это, во всяком случае, я тебе обещаю.

Фернанда подумала о том вечере, что она провела с Джимми Розмонтом, и о том, что если бы она могла убить его на месте, то сделала бы это с радостью.

– Господи, я только об этом и молюсь! Начать с того, что ни для кого не секрет, что он за фрукт. Даже во время медового месяца у него были другие женщины! Хвала господу: чем больше у него юбок налево, тем легче мне. А когда он старается провернуть какое-то дело, как вот в эти несколько недель, то он почти оставляет меня в покое. Конечно, когда все будет сделано, он захочет... как бы это сказать... отметить. – Джорджина передернулась. – И самое странное, Ферни, – он уверен, что я фригидна, но для него это не имеет ровным счетом никакого значения. Что ты об этом думаешь? Как может мужчина насильно брать женщину, которая, он знает, не хочет его? Нет, что бы ни было, его забавляет сама идея. Если уж он не может меня... ну, сама понимаешь... то тогда и никто не сможет. Он рассматривает мою фригидность как самый надежный пояс верности. Очень ценное качество для жены. Давай больше никогда не будем о нем говорить, обещаешь мне, дорогая? Нам нет до него дела. Он просто неизбежное зло.

Глядя в глаза Фернанде, Джорджина улыбнулась ей жадной, собственнической, опасно-соблазнительной улыбкой, полной воспоминаний, восхищения и признания ее прав на все ее эмоции, все ее порывы.

– Господи! Когда ты говоришь это «ну, ты понимаешь», как стыдливая старая дева, я чуть не... ну, ты понимаешь, – сказала Фернанда, понизив голос.

– О, дорогая моя, давай расплатимся и вернемся в номер, – сказала Джорджина настойчиво. – Я так тебя ревную, что не могу больше терпеть.

– Ревнуешь! Не думаешь ли ты, что я подпущу к себе какого-нибудь еще мужика? Немедленно по возвращении в Нью-Йорк беру развод, чего бы это мне ни стоило.

– Я не к мужчинам тебя ревную. Теперь, когда ты знаешь о себе... когда ты знаешь, что тебе нужно... тебя повсюду будут окружать женщины, о которых тебе и в голову не придет, что они предпочитают женщин, но они будут пытаться затащить тебя в постель. И чем старше ты будешь, тем больше будет их, они будут роем виться вокруг тебя. Женщины вроде нас становятся наиболее притягательными лишь к сорока.