– Это и есть «обет горе»?

– Да, эта история всегда заканчивалась такими словами: «насколько хватает глаз». Вот, теперь ты знаешь эту старинную легенду. Считается, что в Сан-Хуане тоже существовала миссия, основанная, возможно, даже раньше, чем наша, но никто так и не смог обнаружить, где она была, эта миссия, которая называлась «Вьехо», и, кажется, на Портола-Пик нет ни священного места, ни алтаря, ничего, связанного с легендой.

– Но ведь этой легенде почти двести лет!

– Так бывает со всеми хорошими легендами. Некоторые даже старше. Я могла бы рассказать тебе их великое множество – в. каждой происходит какое-нибудь чудо. Могу начать с того, как расступилось Красное море.

– Сьюзи, ты циник!

– Я реалистка, милая ты моя. Работа на Килкулленов излечила меня от романтических иллюзий.

Когда Джез все же собралась с духом рассказать Кейси о неприятном разговоре, который у нее вышел со Стивом Джонсоном, его природная деловая смекалка, бывшая основой всей его разнообразной деятельности, подсказала ему, что нужно подчиниться решению о наследстве: Джез может оттянуть начало преобразования поместья, но предотвратить совсем никак не сможет. Она добавила, что знает историю Сьюзи про «обет горе», а также рассказала про загадочное письмо Эмилии, где говорится о договоре.

– Тебе не кажется, что за этим может скрываться что-нибудь серьезное? – спросила Джез с надеждой.

– Послушай, дорогая, идея Монте-Карло, конечно, ужасна, – ответил Кейси, – но мы можем противопоставить ей только неоспоримые факты. Кто-то должен объяснить связь между этой историей и письмом, иначе получится, что у нас в арсенале одни призраки и мы всего лишь хватаемся за соломинку. Есть еще какой-нибудь кладезь местных историй, помимо Сьюзи?

– Может быть... может быть, мистер Уайт – тот, который читал нам завещание, хотя он по меньшей мере на сто лет моложе, чем нужно бы. И все же их род всегда вел дела с моей семьей.

– Давай договоримся с ним о встрече. Он, возможно, и не индейский знахарь, но, кроме него, у нас все равно нет никакой зацепки.

Когда они поднимались по лестнице, ведущей в офис Генри Уайта в Сан-Клементе, Джез остановилась на полпути.

– Может, это даже и не соломинка и мы зря теряем время?

– Ерунда, – ответил он, подталкивая ее вверх. – Ему не так часто выпадает удовольствие лицезреть такую девушку.

Генри Уайт принял их с обычной учтивостью. Казалось, что слова «мой жених», употребленные Джез в отношении Кейси, удивили его меньше, чем ее самое, ибо ей прежде не доводилось их произносить. Но она чувствовала, что нельзя иначе представить Кейси такому достойному человеку, как отставной банкир.

После того как она показала ему письмо Эмилии и пересказала историю Сьюзи, он откинулся в кресле и задумчиво покачал головой.

– Моя дорогая мисс Джез, вы нашли себе весьма романтичную головоломку, но мне никогда прежде не доводилось слышать эту историю, а письмо может означать все, что угодно.

– Я знаю, но... Земля была пожалована Теодосио Валенсия испанской короной в 1788 году...

– Дорогая моя, если мы начнем вдаваться в подробности земельных пожалований испанской короны, то только понапрасну потеряем время. Подлинных актов было всего двадцать или тридцать – тут эксперты расходятся, – но до нас не дошло ни одного документального свидетельства. Возможно, на дне какого-нибудь сундука и хранится где-нибудь подлинный документ, но пока что факты говорят за то, что все они утеряны или уничтожены. По крайней мере, я не знаю ни одного человека, который бы видел эти бумаги. Даже свитки Мертвого моря не овеяны такой таинственностью.

– И все же этот договор должен что-то означать! – упрямо продолжала Джез. – Иначе Хуанита Изабелла не стала бы писать об этом в письме, которое Эмилия сочла столь значительным, что хранила его в папке со своими самыми дорогими памятными вещицами, любовными письмами и фотографиями мужа.

– Если бы в договоре с францисканцами действительно крылся какой-то важный смысл, то он упоминался бы еще где-нибудь, а не только в женской коллекции сентиментальных бумажек, – проговорил Генри Уайт. – Нет, дорогая, он был бы зарегистрирован, и каким-либо образом, где-либо и когда-либо его официальная сила была бы зафиксирована.

– Как именно зарегистрирован? – спросил Кейси.

– Ха! Действительно, как? Вы попали в самую точку, в самую гущу болота калифорнийской истории – печальной истории нагромождения несправедливостей, настоящей сточной канавы, полной осложнений и путаницы. Ха! Вы не здешний, мистер Нельсон?

– Нет, сэр, я из Нью-Йорка.

– Впрочем, даже если б вы родились здесь, это не имело бы большого значения. Теперь уже никто не пытается изучать даже историю Соединенных Штатов, что уж говорить о Калифорнии.

Мистер Уайт смотрел на них с улыбкой человека, который долгие годы ждал, когда придут такие вот два дурака и станут расспрашивать его о вещах, в которых он хорошо разбирается, а они ничего не смыслят. Несмотря на охватившее ее нетерпение, Джез решила во что бы то ни стало вытащить из него то, что он знает.

– Мистер Уайт, – сказала она вкрадчиво, – не могли бы вы ввести нас в курс дела?

– Ха! Ввести вас в курс дела? Вот уж действительно! Ничего другого не придумаешь, как начать с самого начала, то есть с 1769 года, когда вице-король Испании учредил Королевский форт в Сан-Диего. Он послал вверх по берегу экспедицию в поисках бухты Монтеррей – шестьдесят три человека плюс два священника, во главе их был Дон Гаспар де Портола. Они продвигались по берегу и крестили по дороге каждого ребенка, до которого успевали дотянуться. В итоге отец Фра Хуниперо Серра учредил к северу от Сан-Диего двадцать одну миссию. Большинство прилежащих земель было присвоено этими миссиями, но некоторые земли были пожалованы частным лицам, главным образом старым солдатам, которые хорошо проявили себя на службе.

Джез бросила незаметный взгляд на Кейси. Если он не проходил этого в школе, то она – да. Историю Хуниперо Серра не могли пропустить даже самые беспечные туристы, если, конечно, они не были из числа тех, кто, кроме Диснейленда, и шага никуда не сделает.

– Вот тут-то мы и подошли к самому неприятному. Ха! В 1821 году Испания уступила Калифорнию Мексике. Местные поселенцы, так называемые «калифорнио», помесь испанцев с мексиканцами, постепенно вырвали власть из рук францисканцев. На период между 1833 и 1840 годами приходится самое большое количество землезахватов. Каждый за себя, вот как это происходило, можете мне поверить. Если же у вас уже было земельное владение, как, скажем, у семьи Валенсия, то надлежало подать петицию, чтобы подтвердить право собственности, для чего необходимо было предстать в суде перед лицом мексиканского губернатора, подать прошение на имя губернатора, доказать, что у вас не менее двух тысяч голов скота и дом, и представить все мыслимые основания для продления первоначального акта пожалования. Хотите верьте, хотите нет, но каждая такая тяжба тянулась не меньше тридцати лет, а что в результате? Ничего хорошего! Большинство прежних хозяев лишилось и земли и денег еще до того, как процесс завершался, зато вместо них появилось множество новых владельцев, в основном со связями в политических кругах.

– Но ведь семья Валенсия сохранила свои земли! – воскликнула Джез. – Иначе она не смогла бы продать их Килкулленам!

– Совершенно верно, моя милая, они были в числе нескольких упорных счастливцев. В их деле – оно называлось «экспедиенте», – должно быть, находились петиция губернатору, грубая топографическая карта под названием «дизеньо» и копия под названием «баррадор». Само «экспедиенте» должно было храниться в архиве провинции. Все официально и настолько аккуратно, насколько это было возможно в те времена.

– А где это «экспедиенте» может быть сейчас? – спросил Кейси.

– Представления не имею, молодой человек. У меня нет никакой зацепки, – сказал он мягко. – В любом случае толку от этого «экспедиенте» оказалось немного, ибо не успели Валенсия успокоиться, что владеют своей землей на законных основаниях, как явились Соединенные Штаты и объявили войну Мексике. Это было в 1846 году. Война была не так чтобы очень серьезная – «калифорниос» сдали весь штат в январе 1847 года, как раз перед золотой лихорадкой сорок восьмого года – на редкость непродолжительная борьба, как я всегда считал. Или наоборот – удивительно удачная, смотря на какой вы стороне. Ха!