Официант раздумывал в это время, не спросить ли у леди, готовы ли они заказать кофе, – нет, они явно не собирались заказывать десерт. Возможно, его предложение прошло бы через минуту-другую, но только не сейчас, когда они сидят, не разговаривая, с таким видом, будто недовольны друг другом. Они такие разные, рассуждал он от нечего делать: молодая красивая блондинка с длинными волосами, женщина с волосами, зачесанными назад, с большим носом и явно маленьким подбородком, и та, постарше, с какой-то неулыбчивой жесткостью, что не так часто встречается на лицах леди за завтраком. И все же в чем-то эти трое очень похожи. Возможно, одинаковым выражением лица?

– Лети не очень низко, – приказал Джимми Розмонт пилоту маленького вертолета, нанятого им в аэропорту «Джон Уэйн». – Эта штука производит столько шума, черт возьми.

В руках он держал развернутую карту Лос-Анджелеса, округов Оранж и Сан-Диего, которую разметил накануне вечером в номере в отеле «Ритц Карлтон», расположенном на берегу океана в Лагуне-Нигуэль. Это была очень мелкая карта огромной территории, поэтому на ней не обозначены детали местности, над которой они пролетали. Но ему этого было вполне достаточно. Он уже облетел частично освоенные районы, занятые когда-то ранчо семьи Ирвин, землю, которой сейчас владел Дональд Брен.

Дональд Брен – человек, достойный восхищения, размышлял Джимми Розмонт. Тридцать два года тому назад это был парень, о котором не стоило и говорить, а теперь он стоит многих миллиардов. На цветном фото, помещенном в ежегоднике «Форбс», изданном маленьким тиражом и посвященном мультимиллиардерам, Брен был одет в ковбойку из хлопка, выцветшие джинсы – настоящий хозяин какого-нибудь ранчо, с едва заметной улыбкой победителя на губах, стоящий в лучах яркого солнца среди апельсиновых деревьев. В каждой его черточке проглядывал прежний чемпион по лыжам и солдат морской пехоты, которым он был до того, как занял сто тысяч долларов, чтобы в 1958 году вернуться домой. К 1977 году, когда он уже стал преуспевающим строителем, Брен и его четыре партнера купили ранчо Ирвина за смехотворно малую цену в 337 миллионов долларов. Когда в 1983 году партнеры рассорились и не смогли поладить, Брен выкупил их долю за 518 миллионов.

Всего лишь семь лет назад и за такую невероятно малую сумму, раздумывал Джимми Розмонт, мечтательно полузакрыв глаза, глаза мошенника, Брен сумел скупить одну шестую округа Оранж. Как так получилось, что у его партнеров совершенно не сработала способность предвидеть? Неужели никто из этих четырех прожженных богатеев, совместно с которыми Брен вкладывал средства в приобретение земель, не подозревал, что поступают, как зеленые молокососы и лишают себя будущего, продавая эту землю ему? Ну и что, что они не смогли поладить? За те деньги, которые каждый из них потерял, они могли бы поступиться собственным «я». Бог им судья. Но в этой компании Брен был единственным человеком с Запада. Возможно, только он один понимал реальный потенциал той земли, которую покупал. Эл Таубман из Блумфильд-Хиллз, что в штате Мичиган, один из бывших партнеров Брена, получил 150 миллионов, продав свою долю ранчо Ирвина Брену. Какие-то вшивые 150 миллионов за потерю контроля над землей, которая сейчас стоит, вероятно, уже в десять раз дороже, а через несколько лет ее цена вырастет в двадцать раз!

Джимми Розмонт презрительно фыркнул, но тут же забыл о своем приятеле миллиардере Эле Таубмане: перед ним, прямо по курсу маленького вертолета со сплошными окнами по бортам и почти целиком прозрачным полом, так что летящим в нем предоставлялся исключительно широкий обзор, появилось ранчо Килкуллена, и он наклонился вперед, чтобы лучше рассмотреть его.

– Сначала пролетим над водой, – сказал он пилоту.

Вертолет круто завернул к морю и полетел вдоль береговой линии ранчо. Джимми Розмонт даже затаил дыхание, рассматривая созданное природой и еще не тронутое человеком побережье, разворачивающееся перед его глазами. Он понимал, что в этот обычный для Калифорнии зимний день, с ярким солнцем и голубым небом, он смотрит на двадцать миль пустого побережья, но если бы его привели сейчас в пещеру Али-Бабы и раскрыли бы перед ним все бочки с драгоценностями Востока, он вряд ли был бы так взволнован.

Жители французского Юга уже давно проводили приезжающих к ним на отдых и теперь готовятся пережить дождливую, ужасно непостоянную зиму. Прованс будет пуст. Там на несколько месяцев – период мистралей и холодов – остаются только фермеры. Флорида будет жить в ожидании ураганов и дождей. Но здесь зимой царствовала наилучшая во всем западном мире погода. И тут, как раз под ними, – прекрасный естественный залив, о котором он столько слышал, широкий, подковообразный, созданный волнами Тихого океана на протяжении тысячелетий. По меньшей мере полторы мили в поперечнике!

Как и на остальной части побережья, на берегу залива не было ничего, кроме крошечного строения, расположенного в самой укромной части залива и, должно быть, служившего пристанью. По берегам залива лежала широкая серо-рыжая полоса пляжа, длинная и извилистая. То здесь, то там, убегая далеко в море, виднелись разбросанные скалы, на которые океан бросал дикие полчища волн, взметая фонтаны брызг. А вот и мыс Валенсия, который ему описывали, далеко уходящий в океан, как палец, указующий на запад.

– Еще раз, а затем пройдем над пляжем, – приказал Розмонт. – Только не опускайтесь ниже.

В следующие десять минут он смог разглядеть, что владения Килкуллена представляют собой широкую полосу вдоль океана: за высоким берегом простирается земля, километра три шириной, плоская, без деревьев, засеянная чем-то.

Розмонт приказал пилоту лететь над сушей, над акрами темно-зеленой долины, засеянной и засаженной различными культурами, с домиками фермеров, работающих на этих землях, разбросанными далеко друг от друга. Они все летели и летели над самым сердцем ранчо, над километрами холмистых пастбищ и над глубокими тенистыми ущельями. Там, где деревьев было меньше, можно было заметить стада и людей верхом на лошадях. Тысячи акров отведены под пастбища. Узкие грунтовые дороги, мельницы и пять водоемов – вот все, что можно было заметить на величественном пространстве предгорья.

– Не хотите ли облететь вокруг Портола-Пик? – спросил пилот.

– Нет. Я и отсюда его вижу достаточно хорошо, – возразил Розмонт.

Пик не самая интересная для него часть этого веерообразного ранчо. Над верхней границей лесов он становился скалистым и крутым и будет наиболее трудной территорией для освоения. С другой стороны, как понял Розмонт, когда вертолет поднялся еще выше, чтобы лучше рассмотреть Портола-Пик, если его правильно разбить на площадки, то вид с нижней, да и со средней части горы возместит, и еще с лихвой, все огромные затраты на инфраструктуру. Пик может оказаться столь же ценным, как и береговая часть. А в некоторых случаях даже более ценным.

– Обратно в аэропорт, – приказал он пилоту.

Инфраструктура, думал Розмонт, кто это, черт возьми, изобрел такое ужасное слово? В нем есть что-то устрашающее, хотя на самом деле оно совсем безобидно. Инфраструктуру любого клочка земли понять гораздо легче, чем линии человеческой ладони.

Дороги, водопровод, канализация, телефонные линии, газопровод, электричество – вот и все. Каждый домовладелец сидит на клочке инфраструктуры, хотя и не думает об этом. Если у вас есть представление об этом, вы не станете бояться слова «инфраструктура». На месте Джимми Розмонта или Дональда Брена вы бы так же легко разбирались в инфраструктуре, как в самом себе и даже лучше, потому что вы не сможете построить без нее ничего более сложного, чем простой деревянный дом, лишенный удобств.

Джимми Розмонт вылез из вертолета и зашагал через круглую вертолетную площадку к лимузину, который ждал его, чтобы отвезти на встречу с Майком Килкулленом. Еще рано, подумал он, взглянув на часы. Еще есть время выпить чашечку кофе, перед тем как встретиться с человеком, над землями которого он только что пролетел. Земли оказались даже более ценными, чем полагали его партнеры. А эти партнеры, консорциум богатейших банкиров китайской общины Гонконга, по его мнению, были самыми ловкими людьми, с которыми ему когда-либо приходилось иметь дело.