Той же ночью клерк подъехал к дому Тома Кроума и высадил окна из винтовки, с какой ходят на оленя. На следующее утро судья вознаградил его в адвокатской конторе коллегиальным подмигиванием и одобрительно поднятыми большими пальцами. Впрочем, два дня спустя Артур Баттенкилл позвонил Чемпу Пауэллу, чтобы в бешенстве сообщить, что Кроум по-прежнему общается с Кэти и посылает ей фотографии оккультного свойства – с плачущей скульптурой. Чемп возмутился. С благословения судьи он рано ушел с работы, чтобы добраться в скобяную лавку до закрытия. Там он купил двенадцать галлонов скипидара и швабру. Любой опытный поджигатель объяснил бы Чемпу, что двенадцати галлонов будет чересчур и что одни их испарения могут вырубить слона.

Но у помощника юриста не было времени на консультации с экспертами. С решимостью в сердце и банданой на носу Чемп Пауэлл энергично размазал скипидар по всему дому Тома Кроума, полируя полы и стены в каждой комнате. На кухне он наконец потерял сознание, обрушившись на газовую плиту и бешено шаря вокруг. Естественно, руки его ухватились за выключатель горелки и бессознательно повернули его в положение «вкл». Раздавшийся взрыв было слышно за полмили. Дом выгорел до фундамента за полтора часа.

Останки Чемпа Пауэлла были обнаружены лишь спустя много часов после того, как пламя угасло, когда пожарные перевернули полурасплавившийся холодильник и нашли то, что оказалось обугленной человеческой челюстью. Останки костей покрупнее и комки превратившейся в студень ткани извлекли из-под обломков и поместили для судебно-медицинского эксперта в здоровенный мешок; эксперт определил, что жертвой был белый мужчина примерно шести футов ростом, немного за тридцать. Прочая же положительная идентификация представлялась практически невозможной без данных зубной формулы.

Исходя из расы, роста и приблизительного возраста жертвы расследовавшие пожар специалисты сделали вывод, что покойный, вероятно, был Томом Кроумом и что он был убит или вырублен до бессознательного состояния, когда застал поджигателя врасплох у себя в доме.

Ужасающие подробности этого открытия и окружающие его подозрения на следующее утро сообщили репортеру криминальной хроники «Реджистера», который немедля поставил в известность ответственного редактора. Тот мрачно собрал персонал отдела новостей и объявил всем о находке ребят, расследовавших поджог. Ответственный редактор спросил, не знал ли кто, как звали дантиста Тома Кроума, но никто не знал (хотя некоторые и отпускали замечания о знаменитой улыбке Кроума, назло предполагая, что это, пожалуй, ручная работа специалиста). Стажеру дали задание обзвонить все зубоврачебные клиники города в поисках рентгенограммы Кроума. В то же время очеркисту поручили работу над некрологом Кроума – на всякий случай. Ответственный редактор сказал, что газета до последнего будет ждать с отправкой статьи в печать, но готовиться надо к худшему. После собрания он помчался обратно в свой кабинет и попытался дозвониться до Синклера в Грейндже. Женщина, назвавшаяся сестрой Синклера, сообщила, что он «в черепашьем святилище», но предложила оставить для него сообщение. Редактор так и сделал: «Скажите ему, блядь, пусть позвонит в редакцию к полудню или начинает искать новую работу».

Так уж получилось, что у Чемпа Пауэлла и Тома Кроума была, помимо расы и физических данных, еще одна общая черта: выщербленный кончик двадцать седьмого зуба, правого нижнего клыка. Чемп Пауэлл повредил свой зуб, по пьяни откусив крышку у бутылки пива «Буш» во время матча по университетскому футболу на стадионе Гейтор-Баул в Джексонвилле в 1993 году. Том Кроум был обязан кирпичу, брошенному во время освещения уличных беспорядков в Бронксе.

Одна из двоюродных кузин Кроума, стараясь быть полезной, упомянула о сломанном зубе (и его полугероической первопричине) журналисту из «Реджистера», который сказал об этом судмедэксперту, и тот из чувства долга осмотрел обуглившуюся челюсть, найденную в доме Кроума. Клык номер 27 выглядел так, будто по нему заехали зубилом. Судмедэксперт уверенно продиктовал отчет, в предварительном порядке определявший труп в развалинах как Тома Кроума.

«Реджистер» напечатал материал и некролог отдельной вставкой на первой полосе, под цветной фотографией Тома Кроума на четыре колонки. Это был снимок с его журналистского удостоверения – недодержанный портретный кадр, на котором волосы Тома были взлохмачены, а глаза полузакрыты, – но Кэти, увидев его, все равно потеряла самообладание и в слезах бросилась в спальню. Судья Артур Баттенкилл-младший остался завтракать и несколько раз перечитал статью. Как ни старался, он не мог вспомнить состояние зубного ряда Чемпа Пауэлла.

Приехав в суд, он выяснил, что уже второй день подряд его энергичный служащий не появлялся на работе. Секретарши предложили съездить к Чемпу домой и проверить, там ли он, но судья ответил, что это не обязательно. Он притворился, будто вспомнил, что Чемп упоминал о поездке в Си-дер-Ки, навестить родителей. Позже Артур Баттенкилл-младший в одиночку отправился к себе в кабинет и захлопнул дверь. Он надел черную мантию, развязал шнурки на туфлях и сел подумать, что для него хуже, с точки зрения виновности, если сгоревшее тело принадлежит Чемпу Пауэллу или все же Тому Кроуму.

Оба варианта чреваты проблемами, размышлял судья, но живой Кроум – несомненно, больший геморрой, чем мертвый Чемп. Артур Баттенкилл-младший надеялся, что в газете не ошиблись, что в доме все-таки обнаружили зажаренные кости Кроума, что Чемп Пауэлл где-то залег на дно – как сообразительный экс-полицейский, которым он и был, – в ожидании, пока все не утихнет. Он, наверное, свяжется с судьей через день-другой, и они вместе выдумают правдоподобное алиби. Так все и будет. А пока оставалась еще Кэти, которая (между рыданиями) обвиняла Артура Баттенкилла-младшего в организации хладнокровного убийства ее бывшего любовника. Судья не знал, что делать с этим, но прикидывал, не утолит ли муки жены новая бриллиантовая подвеска.

В обеденный перерыв он вышел и купил ей такую.

По возвращении в мотель Джолейн переоделась в спортивный костюм и отправилась на прогулку. Том Кроум сделал несколько телефонных звонков – на свой голосовой почтовый ящик в «Реджистере», где его страховой агент оставил непонятно срочное сообщение касательно полиса жилищного страхования, и Дику Тёрнквисту, который сообщил, что будущую экс-супругу Кроума, возможно, видели – подумать только! – на горнолыжном курорте Джексон-Хоул, штат Вайоминг.

Кроум уснул за просмотром европейского гольф-чемпионата по спутниковому ТВ. Проснулся он от нехватки воздуха. Джолейн Фортунс сидела на нем верхом, вонзив ему в бока свои сверхъестественно синие ногти.

– Эй! – заявила она – Эй, ты, послушай-ка!

– Слезь…

– Нет, пока не скажешь, – отозвалась она, – что, черт побери, происходит.

– Джолейн, я не могу дышать.

– «Чертовски рискует», ты сказал. Но потом меня осенило: с какой бы это стати федеральному агенту сообщать тебе – газетчику, прости господи! – что он планирует взлом? Какой, к черту, риск! Какая тупость!

– Джолейн!

Она перенесла часть веса на колени, чтобы Кроум мог вздохнуть.

– Спасибо, – сказал он.

– Не за что.

Она наклонилась вперед, пока не оказалась с ним нос к носу:

– Моффит, он умный человек, да. Он не станет болтать перед прессой, пока не выяснит, что никакой статьи не будет. А ее не будет, так? Вот почему ты не доставал свой проклятый блокнот все время, что мы были в дороге!

Кром приготовился защищать ребра от новой атаки.

– Я же сказал, я не записываю каждую мелочь.

– Ты несчастный брехун, Том Кроум! – Она хлопнулась ему на грудь. – Угадай, что я сделала? Я позвонила Моффиту на сотовый, и угадай, что он мне сказал? Ты сейчас не работаешь в газете, ты в отпуске по болезни. Он все проверил.

Коум попытался подняться. Отпуск по болезни? Этот идиот Синклер умудрился загубить совершенно роскошную отставку!