Из штаба 12-й армейской группы мы иногда ездили на передний край на розыски знакомых, товарищей по академии. Мы привозили их к себе, устраивали им теплую ванну и накачивали их спиртным. Мы выпытывали у них, как они себя чувствуют на передовой. Один из них сказал:
— Да сначала ничего, а потом солдаты устают так, что если у них на дороге лежит убитый солдат из их же части, им уже лень ногу поднять, так и шагают по его лицу, — не все ли, мол, равно!
Четыре ночи подряд этому командиру батальона пришлось посылать в дозор молодых лейтенантов, только что из Америки, зная, что они будут убиты. Они и были убиты.
Он сказал:
— Я больше не могу. Пусть делают, что хотят.
Большинство молодых командиров вообще ничего не говорили; они сидели у стола или на койке и смотрели на вас прямо, немигающим взглядом, и лица их не выражали ничего, кроме полнейшей апатии. Я как сейчас вижу их глаза. Вижу полевые госпитали и холодные палатки, и трупы возле палаток-операционных. Проезжаешь мимо них утром, по пути на передний край, и видишь на земле два-три трупа. К вечеру едешь обратно — а там их уже тридцать — сорок. Службе погребения не хватает работников, а разведывательный отдел штаба так занят опросом пленных, что не может отпустить их для захоронения мертвых.
Людей не хватает нигде, потому что у Западного вала все прежние расчеты полетели к черту — и подкреплений поступает недостаточно, и утренние сводки из действующих частей говорят, что потери все растут: осталось 85 % личного состава, 65 %, 58 %… Кое-где недостает стрелков, и там наскоро натаскивают таких солдат, каких по состоянию здоровья вообще не собирались посылать на передний край. Подучат пехотному бою — и посылают.
Когда численность какой-нибудь части падает ниже определенной черты, что-то происходит, от чего ее боеспособность резко снижается. А происходит то, что уже не хватает опытных бойцов, которые могли бы передать свой опыт подкреплениям. Большая часть потерь в любой части, в любой день почти всегда падает на подкрепления — на новичков, которые не умеют распознать характерный звук 88-мм снаряда и ступают на такие места, где им немедленно отрывает ногу миной. Если новичок продержится первые двое суток, его шансы уцелеть сильно повышаются. Выше всего они бывают примерно к концу первой недели. А потом вы, сидя у себя в штабе, знаете так же верно, как статистики страховой конторы, что шансы эти начинают падать — медленно, но неуклонно. Пока новичок остается под огнем, они падают изо дня в день, и, наконец, он становится тем единственным номером на кругу рулетки, который не вышел ни разу за целый вечер игры. И сам он тоже это знает.
Вот так и обстояли дела на границе Германии в начале декабря: лучшие части таяли, другие, мало обстрелянные, не обладали уменьем и выдержкой, необходимой для захвата районов, которые нам предстояло захватить. Командующие армиями и корпусами были вынуждены снова и снова использовать все те же испытанные части, до полного их обескровливания.
Так обстояли дела в американской армии. В этой затяжной борьбе примерно так же, если не хуже обстояли дела у фольксштурма на Западном валу и в регулярных германских дивизиях, которые командование одну за другой перебрасывало туда из ближних резервов, чтобы предотвратить прорыв. Хотя наши орудия били с открытых позиций, а немецкие — из укреплений, перевес огневой мощи был на нашей стороне, и Западный вал трещал и осыпался под нашим огнем. Нужно было только время — и совсем немного времени, — и хрустнут последние, уже ломкие ребра укреплений, и мы выйдем в долину Рейна, где смогут, наконец, действовать танковые дивизии, стоящие без дела в грязи позади наших позиций. Вот только все наладится, и англичане вернут нам наш транспорт, и подтянутся с Шербурского полуострова новенькие дивизии, и будет открыт путь через Антверпен — и дело в шляпе. А ну, поднажмем! Уж в следующий-то раз дело выгорит.
Но вернемся к Гитлеру. Он увидел, что его самолеты-снаряды не остановили поток снабжения через Антверпен. Его разведка доносила, что американцы стягивают войска у Аахена и на юге угрожают Саару. Он понимал, что фольксштурм, фольксгренадеры и остатки регулярной армии уже не удержат фронт на западе, не дадут ему спокойно перевооружиться за зиму. Войска Брэдли били их и не собирались прекращать это занятие. И Гитлер предпринял шаг, по своей смелости не уступающий его первым выступлениям.
Он предпринял этот шаг второпях, не успев к нему подготовиться. Он приказал Шестой танковой армии СС, еще не закончившей обучения, нанести внезапный удар. Рядом с ней он поставил еще одну танковую армию — Пятую. Для поддержки их он выделил все, что имел. И из этой ударной группы, доведенной в целом до двадцати четырех дивизий, он решил выжать максимум.
У немцев, как и у нас, имелись для операций свои условные названия. Самая существенная часть немецкого наступления в Арденнах носила условное название «Грейф», что значит: «Захват». Главной целью этого наступления было захватить обратно Антверпен. Немцы стремились одержать такую же решительную победу, какой была победа американцев при Сен-Ло.
Это был прекрасный план, и если бы Брэдли дал Гитлеру и фон Рундштедту еще месяц на подготовку, то он мог бы быть приведен в исполнение. Однако в начале декабря мы были так близки к переходу в наступление, что немцам пришлось осуществлять захват рукой без нескольких пальцев. Вооружение и боевая подготовка двух дивизий Шестой танковой армии СС были далеко не завершены. Одна из этих дивизий так и не участвовала в боях. Пополнениям новой армии тоже не хватало нескольких недель подготовки, и когда генеральное наступление немцев распалось на тысячи мелких схваток, которые в конечном счете, решают исход всех больших боев, — этот недостаток подготовки оказался еще одним лишним препятствием на пути сил, стремившихся завершить то, что было начато так блестяще.
По плану, целью немецкой операции был молниеносный переход от района, известного под названием Эйфель, к реке Маас и захват переправ. Далее они намеревались двигаться через Льеж — главный узел американских сил — на Антверпен. Дойдя до Антверпена, наступление рассекло бы американские и английские силы. С потерей Антверпена силы союзников лишились бы пункта, который стал для них к этому времени единственным источником снабжения. Непосредственно за этой победой должно было начаться второе наступление — с побережья Ла-Манша на север. Оно должно было расколоть надвое отрезанные от американцев английские армии и "вынудить их к новому Дюнкерку". От этого "нового Дюнкерка" англичанам уже не суждено было бы оправиться, и, как уверял своих командиров Гитлер, им уже никогда не пришлось бы столкнуться лицом к лицу с другой английской армией. Так что немцам оставалось бы иметь дело с одними американцами, — а американцам теперь пришлось бы подвозить снабжение через всю Францию, главным образом из небольших портов, поскольку побережья были уже закрыты на зиму.
Гитлер самонадеянно рассчитывал на то, что американцам придется отступить на запад, за Сену. Там он собирался разделаться с ними в свое время — весной, когда вся его империя, воодушевленная победой, поднимется и сбросит в море "западных ублюдков".
Блиц-удар, который сделал бы все это возможным, должен был начаться для обеспечения внезапности — в "самом неподходящем" секторе. Немецкий бог, по-видимому, благосклонно улыбался этому плану, потому что "самый неподходящий" сектор был не только счастливо расположен относительно конечной цели операции, но и вел к той самой дороге, по которой четыре года тому назад наступали немецкие армии, с тем, чтобы обойти линию Мажино и в несколько недель свести на нет боеспособность французской армии. Окажется ли чрезмерно растянутая американская армия в 1944 году более грозной силой, чем великая французская армия в 1940? Путь, по которому во второй раз должен был осуществиться разгром Франции, пролегал через Арденнский лес, который всегда считался стратегами Запада настолько неподходящим подступом, что французы даже не укрепили его после прошлой войны, а американцы занимали его в этой войне очень незначительными силами. Местность в Арденнах настолько труднопроходима, что природа там явно не нуждается в помощи человека.
