Мы находились в зоне действия немецкого минометного огня. Вначале мы стояли на сожженном танке, вместе с одним военным кинооператором, который сразу оценил преимущества избранной нами позиции. Но спустя некоторое время мы слезли с танка и залегли в придорожной канаве, решив наблюдать оттуда, что делается за изгородями. Это пришлось весьма кстати, так как третья или четвертая волна "летающих крепостей" начисто снесла шесть или семь полей Бокажа с французской земли — на расстоянии среднего городскою квартала от нашего наблюдательного пункта. Это тоже было страшное зрелище.
Когда налетели первые «крепости», нас точно накрыло сверкающим балдахином — так блестели их крылья на солнце. Сброшенные ими тяжелые бомбы превращали рубежи обороны противника в хаос огня, дыма и пыли. Крепости летели слишком высоко, и мы не могли заблаговременно получить предупреждение, что одна серия бомб ляжет с таким недолетом. Та серия, о которой я говорю, помчалась прямо на нас, точно сотня взбесившихся курьерских поездов в ночном бреду больного.
Мой водитель утверждал, что его подбросило в воздух вместе с окопчиком, в котором он лежал, и на высоте пятидесяти ярдов вытряхнуло, так что обратно на землю он шлепнулся уже сам по себе. За достоверность этого не ручаюсь. У меня лично ощущение было такое, какое должно быть, когда моторная лодка, идущая со скоростью шестьдесят миль в час, налетит на прибрежную скалу. Мои глаза приходились как раз на уровне насыпи, и я смотрел в щель между верхней границей насыпи и козырьком каски, надеясь увидеть попадание бомбы за немецким передним краем. Вместо этого я увидел, как прямо передо мной весь склон холма вздыбился сплошной стеной оранжевого пламени, и, казалось, только через несколько минут рассыпался дождем обломков и грязи. Землю при этом тряхнуло так, что я невольно схватился за нее.
Никто из нас при бомбовом залпе «крепостей» не пострадал[21]{21}! Он просто явился для нас волнующим аттракционом, вроде аттракционов Кони-Айлэнд чертова колеса, американских гор и других источников сильных ощущений. Но он, несомненно, не дал нам скучать. Во вторую половину дня гвоздем программы было появление трех истребителей-бомбардировщиков, которые тоже отклонились от маршрута. Отклонились они не более и не менее как на девяносто градусов, и вместо того, чтобы лететь параллельно нашему фронту и бомбить местность вдоль Сен-Лоской дороги, приняли, видимо, южно-северное шоссе за восточно-западное и летели перпендикулярно американскому фронту. Это было совсем не весело, потому что для истребителей-бомбардировщиков и одиночная машина и одиночный пешеход — есть цель. Эта тройка заметила маленький американский полевой склад по ту сторону дороги и американскую батарею неподалеку и обстреляла то и другое.
Пока все это происходило, мы с Джоном Уотсоном, стоя посреди дороги, вели жаркий спор о том, что это за самолеты, наши или немецкие. Я смотрел на них в бинокль и разглядел параллельные белые полосы на нижней поверхности крыльев, а на одном даже и звезду, так что я знал наверняка, что это наши и что лезть в прикрытие глупо, — они просто зацепили нас мимоходом, возвращаясь на базу. Джон в бинокль не смотрел, но заявил, что обрубленные концы крыльев, а кроме того, решительность, с которой все три самолета пикировали на нас, заставляют его утверждать, что это «Фокке-Вульфы»
На боевом курсе было еще несколько сот истребителей-бомбардировщиков, и целый час мы наблюдали их налеты: они сперва шли звеньями no-три, потом перестраивались no-одному и пикировали не круто, но плавно, отлого снижались, приближаясь к земле. Наконец от самолета отделялись две маленьких бомбы. Казалось, что они довольно долго летят под самолетом и параллельно ему, потом они постепенно отклонялись и, наконец, падали, взрывая небольшие фонтанчики земли.
После того как пролетели истребители-бомбардировщики, нам в сущности можно было отправляться домой, но к этому моменту немецкая артиллерия перестала нащупывать американские батареи и сосредоточила огонь на скрещении дорог в четверти мили позади нас. Мы слышали, как визжали и ложились снаряды. Обстрел прекратился только с наступлением сумерек. Мы уселись в свои джипы и поехали «домой» — во фруктовый сад в нескольких милях от берега. Там, в комфортабельных индивидуальных окопчиках, можно было спокойно отдыхать до начала вечернего концерта.
Говорят, что индивидуальный окопчик, особенно если на дне его на шесть дюймов стоит холодная вода, — самое неуютное на свете место для ночлега. Может быть, это и так, но в теплую летнюю ночь, когда кругом в воздухе носятся осколки стали, а в окопчике достаточно одеял и палатка прикрывает его сверху от росы, — лучше места не найти: и если в нем три фута глубины, то единственное, о чем вы жалеете, — это, что не шесть. И вы даете себе слово завтра же углубить его до шести футов; но утром снова светит солнце и слышны только канонада своих батарей и убаюкивающий гул снарядов, удаляющихся от вас по направлению к неприятелю, и вы решаете: "Какого черта! Ведь если я глубже выкопаю окоп, мне труднее будет вылезать из него утром".
Итак, в тот день мы наблюдали демонстративный удар на Сен-Ло, а назавтра дело началось всерьез.
Успех плана прорыва, выработанного Брэдли, превзошел все наши самые смелые ожидания. Это было, несомненно, величайшее сражение, в каком до тех пор участвовали американские войска. Из всех сухопутных операций союзников за эту войну по эффективности с ним можно сравнивать только окружение Рура, проведенное позднее, также под руководством Брэдли. Битва за Сен-Ло освободила Францию; окружение Рура довершило гибель Третьей империи. Честь обеих этих побед целиком принадлежит Брэдли, и обе были одержаны американским оружием, без какой-либо помощи союзников. Мне кажется, американский народ вправе знать, что это он дал миру командира и солдат, которые выиграли сражения, не уступающие самым блистательным победам Наполеона и других европейских полководцев.
Сейчас, как мне кажется, когда атомные бомбы и ракетные снаряды в корне изменили весь характер войны, любой, пишущий о войне, не может отделаться от чувства, что весь его опыт и наблюдения безнадежно устарели и что анализировать тактику и стратегию этих лет — все равно, что изучать поведение лучников при Креси. Это может представить интерес для историков, но это уже прошлое мира. Европейская кампания Брэдли останется, вероятно, последней великой кампанией, проведенной с такой допотопной техникой, как бронемашины на колесах и гусеницах, двигатели внутреннего сгорания, орудия, заряжающиеся с казны, с громоздкими противооткатными приспособлениями, самолеты, которые летают со скоростью лишь нескольких сот миль в час и бросают только крошечные десятитонные бомбы, едва способные с одного раза разрушить основательный висячий мост. Правда, уже к концу этой войны у нас появилась безоткатная пушка, которую можно держать одной рукой, снаряды, которые излучают собственные радиоволны и разрываются только, когда находят нужную цель, самолеты без винтов и пилотов, скорость которых выше скорости звука. Но и это все уже устарело. Все признают, что мы живем теперь в новом мире — мире физики. Но был момент, когда судьба этого только что рожденного нового мира зависела от победы Брэдли и его старомодной армии.
Через неделю после того, как первые солдаты союзных армий вступили на французскую почву, немцы выпустили свои первые дальнобойные автоматические снаряды — сначала самолеты — снаряды, а затем стратосферные ракеты. Мы теперь знаем, что с помощью этих изобретений, — а также и других, секрет которых еще неизвестен, — немецкие ученые рассчитывали выиграть войну. Мы знаем даже больше. Мы знаем, что весь расчет Гитлера был на то, что в этот последний год войны он успеет подавить нас новизной своей техники, прежде чем мы сокрушим его количественным перевесом своей. Мы знаем, что до самого конца, до того момента, когда русские уже ворвались в Берлин, Гитлер, потеряв Силезию, Рур, Саарскую область, — продолжал лелеять план конечной победы, и, может быть, если бы него был еще год сроку, он бы его осуществил.
