Все небо над берегом было усеяно аэростатами, а в море — туда, в сторону Англии — всюду, куда доставал глаз, теснились суда, а за ними еще и еще вновь прибывающие суда. Никаких указательных знаков на дороге о том, где что расположено на берегу, еще не было. Но полоса песчаной отмели была такая узкая и открытая, что найти то, что надо, не представляло труда. Склад боеприпасов, который расположился сначала на песке, теперь протянулся до края дороги. Он занимал уже несколько акров — одни сплошные ящики и клети.
Все было устроено в высшей степени предусмотрительно. Тут же поблизости складывали трупы, что было весьма разумно, ибо, если бы склад взорвался, мертвецам было бы все равно. В то время как я сновал туда и сюда, принесли еще несколько трупов на носилках и положили их так, как полагается по учебному руководству. Они ничем не были прикрыты, но те, которых выносили из большой госпитальной палатки по ту сторону дороги, были чинно покрыты одеялами.
Склад снаряжения находился в ведении ефрейтора, который был как нельзя более услужлив и расторопен. Начальник его отправился раздобывать новые запасы. Я только тогда обнаружил полное свое невежество, когда ефрейтор стал расспрашивать, что именно мне нужно. В моем военном опыте не было случая, когда бы я был поставлен в необходимость добывать боеприпасы для авиадесантной дивизии; а это, кстати сказать, лишний раз доказывает, что солдат надо учить всему. Мой приятель ефрейтор тоже не имел на этот счет никаких сведений; итак, мы уселись на ящик, и я начал расспрашивать его, что собственно у него есть, и мы кое-как вдвоем сообразили, что из всего этого может понадобиться дивизии Риджуэя.
Разумеется, у них не могло быть с собой никаких особо тяжелых орудий. Поэтому я приобрел 75-мм гаубичные снаряды, и ефрейтор очень сожалел, что он не может мне предложить их с теми взрывателями, которые, по его мнению, были много лучше; затем я взял еще мины для минометов и гранаты. Я велел ему отложить мне еще комплект боеприпасов для М-1 и патронов для карабинов и 4,5-линейных револьверов. Это всегда может пригодиться в бою. У него, разумеется, не нашлось всего, но он помог моим шоферам погрузить в грузовики то, что он нам мог предложить, в надежде, что следующий грузовик-амфибия пополнит его запасы.
Тут я вдруг вспомнил, — что у меня давно уже ничего не было во рту, и я, увязая в песке, пошел через дорогу в госпиталь. Здесь меня тоже встретили очень радушно и дали мне самое лучшее из того, что у них было, две жестянки бобов из командирского рациона. Я ухитрился обрезаться, открывая одну из этих окаянных жестянок. Дежурный перевязал мне руку, и в течение нескольких дней я пользовался незаслуженной славой солдата раненного в бою и оставшегося на своем посту.
В больших госпитальных палатках лежали на носилках раненые, молчаливые сосредоточенные. Не знаю, как назвать это место — вероятно, это было нечто вроде передового эвакопункта. Два измученных врача ходили от койки к койке, наклонялись над лежащими, разглядывали ярлычки, приколотые к их одежде, и расспрашивали их. По-видимому, они еще не располагали достаточными средствами и не много могли сделать. Вероятно, они подготавливали раненых к погрузке на десантные суда, отправляющиеся обратно в Англию. 88-мм орудия ударят по ним еще раз, в полосе прибоя, а затем они распростятся с этой суматохой навеки.
После порции бобов мне стало совсем хорошо Розыски машины, грузовиков, дороги, склада и прочего заняли у меня почти весь день, и мы отправились обратно уже под вечер. Я вывел мой обоз на дорогу, которая еще накануне, когда мы пересекали ее, была совершенно пустынна. Теперь же на всем протяжении двух миль, по обе стороны ее, вязли в грязи колонны пехоты. Поистине они почти увязали здесь, потому что они шагали по самым обочинам, которые были затоплены тинистой водой.
Дорога и вода у самого ее края были сплошь усеяны брошенными спасательными кругами. Они пестрели всюду, как конфетти. На самой дороге мы уткнулись в длинную колонну военных машин, подвигавшихся со скоростью пять-шесть миль в час. За лагуной, где дорога разветвлялась, путь расчистился, и мы двинулись побыстрей. Мы покатили по той же дороге, по которой мы ехали в первый раз после высадки, через деревушку, где лежал расплющенный труп немца, к перекрестку, а затем — Рафф сказал мне, какой дорогой он попытается идти, — мы свернули по направлению к Шеф-дю-Пон. Мы старались ехать как можно скорей, но все-таки вынуждены были останавливаться, потому что по дороге били вражеские минометы, а мы на этот раз были весьма взрывоопасны. Проехав мили две, мы нагнали арьергард Раффа — машины из разведывательного взвода. Нам сказали, что Рафф двигается благополучно. После того, как мы с ними расстались, нам попался навстречу наконец-то живой, подлинный сержант из 82-й авиадесантной дивизии. Рафф послал его разыскать нас.
Странное это было ощущение — мчаться напрямик через поля. Мы чувствовали себя, как заяц, за которым гонятся борзые. Как только мы выезжали на асфальтированную дорогу, мы все оглядывались по сторонам и, убедившись, что все спокойно, снова съезжали на поле и мчались напрямик.
Дороги, по которым мы двигались, все еще были немецкие дороги. Время от времени до нас доносилось уханье разрывов, но откуда шла эта пальба, мы определить не могли. Мы старались не ехать по следам Раффа, а выбирали другой путь. Так мы двигались часа два. Я был уверен, что мы давно уже сбились с дороги, как вдруг очутились на каком-то поле, казавшемся необыкновенно обширным для Нормандии. На дальнем его конце стояло большое каменное строение фермы. Сержант сказал: "Вон они там. Только придется кругом объезжать. Вас могут увидеть на поле. Да потихоньку по дороге, а то, как пыль увидят, обстреляют".
Немного подальше мы встретили на дороге оборванного парашютиста. Когда он увидел большие грузовики, которые ехали следом за мной, он повернулся и закричал своим товарищам:
— Гляди-ка — видите, нам подкрепление идет!
Несомненно, им было очень приятно видеть наши грузовики. А я не стал останавливаться и объяснять им, что со мной всего только две машины и за нами больше ничего нет.
Когда мы обогнули поле и подъехали к ферме, мы увидели, что она обнесена высокой каменной стеной. У ворот стояли солдаты. Один из них показал на группу в стороне и сказал шоферам, — чтобы они отъехали с машинами туда, вглубь. Когда моторы наших машин умолкли, я в первый раз услыхал непрерывное потрескивание пехотного огня где-то вдалеке — со всех сторон, куда бы я ни повернул голову. Тут слышались дробные пощелкивания очередей и отдельные выстрелы, но все это сливалось в одну непрерывную трескотню.
Я прошел в ворота мимо солдат. И здесь мне представилось поистине потрясающее зрелище. Большой грязный двор, на котором, вероятно, фермер когда-то держал скотину, был весь сплошь устлан людьми, — лежали и сидели сотни немецких солдат и офицеров в совершенно растерзанном виде. Ни одного звука не доносилось из этого месива. Они застыли неподвижно, как серо-зеленая вода в сточной яме. Вокруг них сидели отчаянные наши молодцы, все в грязи, с пистолетами-пулеметами, направленными прямо в эту клоаку немцев. Нечего сказать, это была картина!
Ребята, которые сторожили немцев, сами все были кто ранен, кто подшиблен при спуске, — поэтому они все сидели. Но у каждого была хоть одна рука в исправности, в ней-то он и держал оружие. Раненые стерегли пленных, потому что в дивизии не хватало людей, и боеспособных нельзя было выделить для охраны.
Я прошел мимо пленных и направился к дому, полагая, что там находится штаб Риджуэя. Не в доме я увидел нечто не менее кошмарное. В большой комнате, где не было никакой обстановки, кроме печки, вделанной в стену, тесными рядами на полу, от стены к стене, навалившись друг на друга, переплетаясь руками и ногами, лежали тяжело раненные парашютисты. Они не безмолвствовали — нет, комната оглашалась воплями, как если бы это ревели раненные животные. Среди этой груды искалеченных людей осторожно двигались две француженки, по-видимому, мать и дочь. У одной в руках был котелок с горячей водой, и она собиралась что-то делать вместе с врачом, который стоял на другом конце. Не знаю, что делала другая. Они пытались помочь.
