Она попыталась задобрить его, жалобно лепеча ласковые слова, но он, сердито топая башмаками, поднялся по трапу. На палубе была кромешная тьма. Лувисе Магрете многозначительно сказала: Эдеварт, я не могла!

Что значит не могла?

Сегодня нельзя... Мне так жалко.

Тебе сегодня нельзя? Стало быть, ты всё рассчитала заранее?

Нет, я не хотела, но Хокон так велел. Прости меня.

Молчание. Эдеварт, наконец: Почему ты не сказала мне этого там, внизу?

Она: Там... там было так светло.

Наступила осень. Эдеварт привёл в порядок шхуну и снова помогал в лавке. Некоторое время торговля шла бойко, но постепенно, по мере того как полки и ящики пустели, а новый товар не поступал, люди поняли, что Кноффу пришёл конец. Правда, пристань была уже готова, рабочие и повозки исчезли, но их отсутствие лишь подчёркивало наступившее затишье. Старший приказчик Лоренсен ушёл от Кноффа и вовсю готовился к отъезду в Америку, уехать он собирался ещё до начала зимы. Он соблазнил ехать с ним двух своих помощников из лавки. Некоторые молодые люди в селении тоже высказали желание присоединиться к отъезжающим, набралось много народу, целая колония, и семья из Доппена была в их числе.

Всех охватила Американская лихорадка.

Кнофф потешался над этим недугом: какие у них основания для отъезда, эти неприкаянные ещё пожалеют, что уехали, но Кноффа больше никто не слушал, он потерял былое уважение, даже старый шкипер Нурем, вернувшись домой, только покачал головой, увидев в каком состоянии пребывает хозяин. Надорвался он с этой пристанью, сказан Нурем, даже гибель галеаса его не спасла!

Страшная тень близкого конца накрыла этот большой и богатый торговый посёлок, и только один хозяин как будто не замечал этого. Пристань раздавила его, но он ещё дышал. Управляющий конторой был уволен, пекарь собирался уехать на Рождество, у экономки Эллингсен стало одной служанкой меньше.

Эдеварту всё здесь было не по душе и тоже хотелось уехать. Он чувствовал себя опустошённым, денег у него не осталось, в кармане лежал пустой бумажник, он отдал не только свои деньги, но и чужие, те, что должен был вернуть брату Йоакиму. Правда, Эдеварт получил Доппен, и теперь у него в руках была купчая и расписка об уплате; но едва ли Йоаким одобрит такую сделку, Эдеварт и сам не понимал, зачем он это сделал. Доппен, зачем ему эта усадьба? Вот раньше другое дело, но теперь?..

Настал день, когда все, кто уезжал в Америку, собрались на пристани и поднялись на борт большого карбаса, который должен был доставить их к пароходной остановке. Люди взяли с собой кой-какие пожитки, а вот Хокон Доппен с женой и тремя детьми вёз большой багаж. Он беспокоился за свои мешки и следил, чтобы никто ненароком не сел на них: там были жестяные изделия, которые он надеялся продать в Тронхейме. Всего уезжали четырнадцать мужчин, пятеро женщин и много детей; наконец погрузка закончилась.

Эдеварт решил не ходить на пристань, пока люди прощались; он стоял на дороге, ведущей к пакгаузам, и ждал; лишь увидев, что судно уже отчалило и вышло в залив, он медленно спустился на пристань. Какая-то женщина на палубе помахала ему рукой. Эдеварт махнул ей в ответ. Его словно подрезали на корню, он даже не горевал, уехала и уехала, что с того!

На пристани стояли Кнофф и шкипер Нурем. Эдеварт удивился, что хозяин пришёл на пристань, видно, не хотел, чтобы люди решили, будто он прячется, вот ещё! Кнофф резко повернулся и бросил, уходя: Здесь надо поставить два больших фонаря, тогда можно будет грузить пароходы даже ночью!

Нурем поглядел ему вслед и покачал головой. Они с Эдевартом поговорили о хозяине; Нурем считал, что Кнофф малость повредился в уме: Ты слышал, он хочет поставить на пристани два больших фонаря? Очередное безумство, но это ему влетит в копеечку. А недавно он просил меня поручиться за него.

Поручиться? Не может быть!

Да, как тебе это нравится? Судовладелец просит поручительства у своего шкипера!

И ты согласился?

Шкипер Нурем: Поручиться за него? Нет. Я пока не сумасшедший. А то отправился бы вместе со всеми в Америку. Но, слава Богу, я ещё кое-что соображаю, могу прокормиться и дома.

Про себя я этого сказать не могу, пробормотал Эдеварт.

Нурем спросил: Ты получил деньги за плавание?

Нет. Пока нет. А ты?

Я? Прежде всего я блюду свои интересы. Я не стану сушить рыбу, пока не получу денег.

Эдеварт отпрянул от шкипера: Ты хочешь сказать, что рыба ещё не была высушена, когда ты ушёл оттуда?

Нет, разумеется! Зачем её сушить, если ей всё равно идти на дно!

Эдеварт, чуть не шепотом: Как это, идти на дно?

Нурем: Я так понял хозяина. Но я тебе ничего не говорил!

Эдеварт усомнился, что Нурем сказал ему правду, и ушёл от шкипера в полном смятении. Может, этот старый хитрец выгораживает себя, намекая, что потопил галеас по приказу хозяина? Ещё в первый день их знакомства внешность Нурема показалась Эдеварту какой-то зловещей, заросшая седой щетиной шея внушала страх; самоуверенный, бесстыжий, шкипер открыто говорил о своих проделках и хвастался ими. Мне бы хотелось, чтобы он умер, исчез, подумал Эдеварт. Это он научил меня зимой красть при покупке рыбы, и что у меня в результате осталось?

А вот отношение Эдеварта к хозяину, несмотря ни на что, было иным: во времена своего величия этот человек тоже не чурался мошенничества и обмана, теперь же он бился, как вытащенная из воды рыба, но даже сегодня безграничное тщеславие не покидало его. Эдеварт сам не понимал, почему в нём вдруг проснулось сострадание к хозяину, уж не потому ли, что он и себя считал причастным к его разорению, кроме того, он по-простецки сострадал этому разорившемуся богачу. Он вспомнил, как во времена его детства один ленсман из-за пьянства лишился в Поллене своей должности, Эдеварт тогда плакал от жалости к ленсману и молил Бога помочь ему. По слухам, доходившим до Эдеварта со всех сторон, дела Кноффа шли из рук вон плохо, мадам Кнофф похудела и осунулась — теперь ей приходилось помогать йомфру Эллингсен по хозяйству. Сам Кнофф по-прежнему ходил с золотой цепочкой на жилетке и золотыми часами, но скоро должен был лишиться и их.

Эдеварт начал всерьёз беспокоиться за своё жалованье; кто знает, сможет ли Кнофф рассчитаться с ним, как положено, а если нет, что тогда ему делать? У него было хорошее платье, карманные часы и новое золотое кольцо, но ведь помимо этого — ничего. Правда, теперь он стал хозяином Доппена. Но зачем ему эта усадьба? Ладно, будь что будет, на худой конец всегда можно вернуться в Поллен и пойти зимой на Лофотены, как раньше; во всяком случае, он решил быть покладистым при расчёте и не спорить с хозяином, которому сейчас и так приходилось не сладко. Больше он ничем не мог помочь Кноффу.

В воскресенье он взял взаймы лодку и отправился «к себе», в Доппен. Зелёный залив стал серым. Дом стоял пустой, загонов для скота больше не было, только водопад шумел по-прежнему. Эдеварт постоял на сеновале, вспоминая всё, что он там пережил, потом закрыл ворота и пошёл в чулан; оказалось, что Лувисе Магрете оставила ему покрывало. Господи, как будто ей не о чем было думать накануне отъезда! Он осторожно свернул покрывало и унёс с собой; в дровяном сарае по-прежнему стоял его лом, но Эдеварт не стал его трогать — камни на лугу так никто и не убрал.

Когда-то здесь жили люди, они пустили корни в этом доме, здесь они горевали и радовались, теперь же дом опустел. Кругом тишина, ни звука, только шум водопада в лесу. Оборванные корни тянутся за скитальцами туда, куда они уехали, но здесь этого не видно...

В понедельник утром Эдеварт пошёл в лавку, покупателей там не было. Младший приказчик Магнус снимал с полок оставшиеся рулоны ткани, смахивал с них пыль и клал обратно, для этой работы за глаза хватало одного человека.

Эдеварт постучал и вошёл в контору, поздоровавшись, он спросил: Может, мне теперь лучше уехать, как по-вашему?

По-моему, тебе следует остаться, ответил Кнофф. Хочешь, чтобы я тут крутился один? И что только творится с людьми? На носу рождественская торговля! Однако Кнофф тут же ухватился за его слова: Значит, ты хочешь уехать? Ладно, тогда давай рассчитаемся! Мы так ничего и не решили про этот невод для сельди, но давай начнём с конца: сколько времени ты проработал в лавке и сколько времени у тебя ушло, чтобы отдраить и покрасить шхуну? Кнофф с воинственным видом взял карандаш, готовясь отстаивать свою выгоду.