Понятно, что в данном случае мы имеем аллегорию, ибо прекрасно известно, что помимо ипостасей-сущностей древнегреческих богов, такие же существовали у других народов. Вспомним, нерасщепленный на части образ Бабы-яги у русских, положенный в основу более поздних представлений ряда христиан о божественной Троице, индусов о Тримурти (триединстве Брахмы, Шивы и Вишну), египтян и римлян о «группировках» богов по три. Образ триединой богини запечатлен и в бронзовых языческих идолах I—III веков н.э. с нижней Оби, и в верхнекамских бронзовых «иконках» VIII века некой трехголовой крылатой богини, владеющей трехчастным миром, на серебряном медальоне XII века из Северной Месопотамии с изображением владычицы животного мира, водной и воздушной стихий и т.д.

И все-таки платонизм и христианство – если и не братья-близнецы, то по крайней мере особи двоюродного родства. Видя, сколь несовершенен мир, понимая, что в нем нет места для воплощения в жизнь их чаяний и мечтаний, одни из них (философы) обратились к вечному миру идей, другие (христиане) – к прекрасному, хотя и иллюзорному небесному царству. Те и другие в равной мере отвернулись от зрелища разорения и нищеты в мире, чтобы созерцать в дымке вечный мир блага и красоты. Христианские теологи многое взяли у Плотина. Настоятель Инге в книге о Плотине честно говорит, чем они обязаны философу. «Платонизм является частью жизненной основы христианской теологии, с которой никакая другая философия, я позволю себе сказать, не сработается без трений». Более того, он признает и то, что просто невозможно «отрезать платонизм от христианства, не разорвав… на куски».

Инге отмечал, что Августин отзывался о системе Платона, как о «чистейшей и самой блестящей из всех систем философии», а о Плотине говорил, как о человеке, в котором «снова живет Платон» и который, если бы он жил немного позднее, «изменил бы несколько фраз и стал христианином». По его словам, многие, в том числе и св. Фома Аквинский, «ближе к Плотину, чем к подлинному Аристотелю». Плотин глубже и точнее многих мыслителей той поры понимал смысл и суть христианства, пытаясь и философию создать по «мере, счету и весу» христианства. И так же как в труде Августина «О Книге бытия буквально» впервые исследуются в богословском плане отношения между естественными науками и религией, так же и Плотин первым почуствовал философскую глубину учения христианства. Не берусь утверждать наверняка, но все же рискну предположить: если б философы античного мира пришли сегодня на российскую почву, вероятно, глядя на нас, они сказали бы: «В России живут самые героические стоики». Русские – стоики по своему характеру, сюжетам истории, превратностям жизни. У нас если и захочешь стать эпикурейцем, сама действительность быстро сделает тебя стоиком, ибо жизнь в России выковывает и «закаляет душу» лучше, чем в любом огненном горниле. Создавая ненужные трудности, а затем «героически» их преодолевая, мы, судя по всему, стали хроническими стоиками, так и не научившись быть эпикурейцами.

Сенека считал, что основной наукой античности является философия, ибо только она «исследует весь мир». Но философия без истории все равно что душа без тела. Разумеется, одни лишь мифы и поэтические картины исторического процесса при всей красочности и яркости не могли удовлетворить зарождающуюся науку. Мысль требовала не только этих сказочных или полусказочных образов, но точных имен, дат, фактов. Жизнь требовала реалистичного и точного описания мира. Одним из первых, кто попытался выделить в мифах собственно исторический материал, был Гекатей Милетский (ок. 546—480 гг. до н.э.). Стараясь ввести в процесс восприятия истории элемент объективности и истинности, он предваряет свою «Историю» следующей фразой: «Так говорит Гекатей Милетский: я пишу это так, как мне представляется истинным, ибо рассказы эллинов многоразличны и смехотворны, как мне кажется». Автор подводит к более понятному и, главное, точному восприятию описываемых в мифах событий. У него присутствуют начала научной критики мифа. Тем не менее даже для отца истории Геродота миф все еще остается важнейшей частью истории.

Орфей, Эвридика и Гермес

Мифология и история переплетены столь тесно, что они воспринимаются им как два равновеликих начала… И лишь Фукидид решительно выступает за первенство историзма. Требуя от ученых прежде всего надежности приводимых ими сведений при подаче материала, Фукидид заявляет: «Как ни затруднительны исторические изыскания, но все же недалек от истины будет тот, кто признает ход событий древности приблизительно таким, как я его изобразил, и предпочтет не верить поэтам, которые преувеличивают и приукрашивают воспеваемые ими события, или историям, которые сочиняют логографы (более изящно, чем правдиво), историям, в большинстве ставшим баснословными и за давностью не поддающимися проверке. На основании приведенных выше очевидных доказательств он сможет убедиться, что результаты исследования столь древних событий достаточно надежны». На первые роли выходят понятия точности, надежности, достоверности описываемых авторами событий. Это – непременное, главное условие того, что труд создается творцами «как достояние навеки, а не для минутного успеха у слушателей».

Одежды греков и римлян (пеплос, туника, хитон, тога)

Заметную, если не сказать решающую, роль в воспитании античного юношества всегда играла история. «История – древний автор» (Болингброк). Примерно с 750—753 годов до н.э. греки стали систематически излагать свою историю, соблюдая строгий порядок и ясность. Варрон охарактеризовал этот период как «рассвет, или начало исторического времени». Напомним, что тогда же был основан Рим. Чуть раньше берут начало и Олимпийские игры (776 г. до н.э.). Первыми историками греков были Кадм Милетский и Акусилай Аргосский. Сюда же относят Гекатея. Цицерон «отцом истории» называл Геродота. Другие считают не совсем верным отдавать ему пальму первенства, говоря, что Геродоту в развитии эллинской историографии принадлежит скорее «серединное, центральное, а ни в коем случае не передовое положение». Начало историографии обычно возводят ко времени более раннему, когда еще только начиналась обработка мифологических и легендарных событий. Историческая наука возникла в Ионии, в том числе в Милете, в первой половине VI века до н.э., причем история, как и проза, возникла позже поэзии.

Геродот

Древнейшие произведения греческой прозы носили название «логос» («слово», «рассказ»). Поэтому первых историков иногда и называли логографами. Историзм есть и у «кикликов», что располагали события во временной последовательности. Их описания имели хронологию и т.д. и т.п. (VIII—VI вв. до н.э.). Говорится и о том, что некоторые сочинения об отдельных эллинских и варварских народах и странах, включавшие как легендарные, так и исторические, географические или прочие данные, составлялись до Геродота и использовались позже Фукидидом, Платоном, Аристотелем, Страбоном и другими авторами. Они черпали из них сведения и различные варианты, «которые отсутствуют в историях Геродота».

Сам термин «историк» (historicos) возник позднее у греческих историков (Диодора Сицилийского, Плутарха, Фукидида), впервые встречаясь у Фукидида. Что надобно для того, чтобы стать приличным историком? Талант наблюдателя, ум аналитика, мастерство писателя, трудолюбие крестьянина, мужество бойца. Болингброк в «Письмах» отмечал: труд философа начинается с деятельности разума и заканчивается работой воображения. Историк же действует как бы в обратной последовательности: он начинает свой труд, опираясь на источники, и иногда даже заканчивает его, обращаясь к ним. Что идет первым – действительность или источник, повествующий о событиях прошлого и настоящего, не столь важно. Не станем разъединять эту неразлучную пару – воображение и разум. Словно птицы, парят они высоко над нами, обозревая все происходящее и устремляясь вперегонки за добычей. Знание – их пища. Говорил же Лао-цзы: «Кто имеет знания и имеет вид незнающего, тот на высоте…» Ученого, историка, философа должна питать любовь к истине, отечеству. Как и художник, он движим жаждой совершенства! Историки и поэты древности стремились к красоте. Сам дух эпохи способствовал появлению богатых, целостных натур. Таковым был и великий греческий историк Геродот.