Ах, где-то теперь Уфаку?

И так шло дальше и дальше, и, наконец, сами зулусы устали воевать, самые острые мечи затупились.

Чека не имел живых детей, несмотря на то, что у него было много жен. Таково было правило его жизни. Каждого ребенка, рождавшегося от одной из его «сестер», немедленно убивали, так как Чека опасался, чтобы его сын не сверг его и не лишил власти и жизни.

Вскоре после рассказанных событий сестре моей Балеке, жене царя, пришло время родить, и в тот же день жена моя Макрофа разрешилась близнецами. Это случилось через восемь дней после того, как Ананди, моя вторая жена, родила сына.

Когда царь узнал о болезни Балеки, он не приказал тотчас же умертвить ее, потому что немного и по-своему любил ее. Он послал за мной и приказал мне быть при ней, а когда ребенок родится, принести показать его труп, согласно обычаю, по которому он лично должен был убедиться в его смерти.

Я склонился перед ним до земли и с тяжелым сердцем пошел исполнять его приказание.

Но приходилось покориться, зная непреклонность Чеки, не допускавшего неповиновения.

Я отправился в Эмпозени – местопребывание царских жен, и объявил приказание царя стоявшей у входа страже. Воины подняли свои копья и пропустили меня, я вошел в шалаш Балеки. В нем находились и другие царские жены, но при виде меня женщины встали и ушли; закон не позволял им оставаться в моем присутствии. Таким образом я остался наедине с сестрой. Несколько минут Балека лежала молча, по волнению ее груди я заметил, однако, что она плачет.

– Потерпи, милая! – сказал я, наконец. – Скоро страдания твои кончатся!

– О, нет, – ответила она, поднимал голову, – только начнутся. О, жестокий человек! Я знаю, зачем ты пришел: умертвить моего будущего младенца!

– Ты знаешь сама – такова воля царя!

– А! Воля царя! А что мне до воли царя? Разве я сама не имею голоса в этом?

– Да ведь это ребенок царя!

– Это ребенок царя – правда, но разве он также и не мой ребенок? Неужели мое дитя должно быть оторвано от моей груди и задушено, и кем же? Тобою, Мопо! Не я ли бежала с тобой, спасая тебя от злобы нашего народа и мести отцовской? Знаешь ли ты, что два месяца тому назад царь разгневался на тебя, когда заболел, и наверное умертвил бы тебя, если бы я не заступилась и не напомнила ему клятвы? И вот как ты отплачиваешь мне! Ты приходишь убить мое дитя, моего первенца!

– Я исполняю приказание царя! – отвечал я угрюмо, но сердце мое разрывалось на части.

Балека больше ничего не сказала, но, отвернувшись лицом к стене, горько плакала и стонала. Тем временем я услыхал шорох у входа в шалаш, и свет в дверях заслонила входящая фигура. Вошла женщина. Я обернулся посмотреть на нее и сразу упал, кланяясь до земли. Передо мной стояла Унанда, мать царя, по прозванию Мать Небес, – та самая женщина, которой моя мать отказалась дать молока.

– Здравствуй, Мать Небес! – приветствовал я ее.

– Здравствуй, Мопо, – отвечала она. – Скажи, почему плачет Балека? Оттого ли, что она мучается родами?

– Спроси ее сама, великая Мать Вождя! – сказал я.

Тогда Балека заговорила прерывающимся голосом:

– Я плачу, царица Мать, потому, что этот человек, брат мой, пришел от того, кто мой господин, от твоего сына, чтобы умертвить моего будущего ребенка. О, Мать Небес, ты сама кормила грудью, заступись за меня! Твоего сына не убили при рождении!

– Кто знает, Балека? Может быть, было бы и лучше, если бы и его убили! грустно сказала Унанда. – Тогда бы многие из тех, кто теперь уже мертв, были бы живы!

– Но, по крайней мере, ребенком он был добр и ласков, и ты могла любить его. Мать зулусов!

– Никогда, Балека! Ребенком он кусал мне грудь и рвал мои волосы. Каков человек – таков был и ребенок!

– Да! Но ребенок его мог быть не таким. Мать Небес! Подумай, у тебя нет внука, который будет беречь тебя на старости лет. Неужели ты допустишь иссякнуть твоему роду? Царь, наш властелин, постоянно подвергается опасностям войны. Он может умереть, и что тогда?

– Что тогда? Корень Сенцангаконы не иссяк. Разве у царя нет братьев?

– Но они не твоей плоти и крови. Мать! Как? Ты не хочешь даже слушать меня? Тогда я обращаюсь к тебе, как женщина к женщине. Спаси мое дитя или убей меня вместе с ним!

Сердце Унанды дрогнуло. Слезы показались на ее глазах.

– Как бы это сделать, Мопо? – обратилась она ко мне. – Царь должен видеть ребенка мертвым, если же он заподозрит обман, а ты знаешь, и тростник имеет уши, то… Тебе известно сердце Чеки, и ты сам понимаешь, где будут лежать наши кости завтра!

– Неужели нет других новорожденных в стране зулусов? сказала Балека, приподнявшись на постели и говоря шепотом, похожим на шипение змеи.

– Слушай, Мопо! Твоя жена тоже должна была родить?

– Послушайте же меня – ты. Мать Небес, и ты, брат, слушай тоже. Не думайте шутить со мной. Я или спасу моего ребенка, или вы оба погибнете вместе с ним. Я скажу царю, что вы приходили ко мне оба и нашептывали мне заговор – спасти ребенка, а царя убить. Теперь выбирайте и скорее!

Она откинулась навзничь, мы молча переглядывались. Наконец, Унанда первая заговорила.

– Дай мне руку, Мопо, и поклянись, что ты будешь верен в сохранении этой тайны, так же, как и я клянусь тебе. Быть может, придет день, когда этот ребенок, еще не видевший света, будет царем страны зулусов, тогда в награду за сегодняшнюю услугу ты будешь первым человеком среди народа, голосом царя, его наперсником! Если же ты не сдержишь клятвы, берегись! Я умру не одна!

– Клянусь, Мать Небес! – ответил я.

– Хорошо, сын Макетами!

– Хорошо, брат мой! – сказала Балека. – Теперь иди и скорее делай все, что нужно. Я чувствую приближение родов. Иди и знай, что, в случае неудачи, я буду безжалостна и добьюсь твоей смерти, хотя бы ценою моей собственной жизни!

Я вышел из шалаша.

– Куда идешь? – спросила меня стража.

– Иду за лекарствами, слуги царские! – ответил я.

Так я сказал, но на душе моей было тяжело, и я задумал бежать из страны зулусов.

Я не мог и не смел сделать того, что от меня требовали. Неужели же я могу убить своего собственного ребенка, отдать его жизнь ради спасения жизни ребенка Балеки? Могу ли я пойти против воли царя и спасти ребенка, осужденного им на смерть? Нет, это невозможно! Я убегу, оставлю все, и буду искать племя, жилища где-нибудь в стороне, там я начну жизнь сначала. Здесь я жить больше не могу. Здесь, около Чеки, ничего не найти, кроме смерти.

Размышляя таким образом, я дошел до своего шалаша и узнал, что жена моя, Макрофа, только что разрешилась двойней. Я выслал из шалаша всех, кроме Ананди, неделю тому назад давшей мне сына. Второй ребенок из двойни был мальчик и родился мертвым. Первой родилась девочка, известная впоследствии под именем Нады Прекрасной – Нады Лилии. Внезапная мысль озарила меня – вот где выход из моего положения.

– Дай-ка мне мальчика, – сказал я Ананди. – Он не умер. Дай его мне, я вынесу его за ворота крааля и верну к жизни моими лекарствами!

– Это бесполезно, ребенок мертвый! – воскликнула Ананди.

– Давай мне его, когда я приказываю! – закричал я свирепо. Она подала мне труп ребенка.

Я взял его, завернул в узел с лекарствами и все вместе обернул циновкой.

– Не впускайте никого до моего возвращения, – сказал я, – и не говорите никому ни слова о ребенке, которого вы считаете мертвым! Если впустите кого-нибудь или скажете слово, мое лекарство не поможет и ребенок действительно умрет!

С этими словами я вышел. Жены мои недоумевали. У нас не было в обычае оставлять в живых обоих детей, когда рождались двойни. Тем временем я поспешно бежал к воротам Эмпозени.

– Я несу лекарства, слуги царские! – объяснил я страже.

– Проходи, – ответили они. Я прошел ворота и направился к шалашу Балеки. Около нее сидела Унанда.

– Ребенок родился! – сказала мне мать царя. – Взгляни на него, Мопо, сын Македамы!