– Нет, Брат, – (Он первый раз назвал Ефима «братом»), – не устал. Интересно. Я и сам об этом думал – выразить не мог. Давай, дави!

– Спасибо, – Ефим почти прослезился. Глаза – точно заблестели. – Спасибо. Гоним дальше?

– Гони! – Вова улыбнулся. – В смысле – продолжай.

– Гоню. В смысле…. На чем я остановился?…

– Автор…

Вова не успел договорить, Ефим перебил.

– Автор – великая вещь! Жизнь автора и его произведения – спаяны. Хочешь бабло срубить? Всё! – бери лист и пиши заказную статью. Писать научили всех ещё в школе. Вот тебе ручка, вот листок – пиши. А если: «Никого не будет в доме, кроме сумерек одних…» или «„Меня ещё за то любите… за то, что я умру!“…. Вова, вот на такие строчки и нужен лист бумаги. Вот на такие строчки!.. А бабло… Ты стихи любишь читать?

– Нет.

– И я – нет! Я их просто не понимаю. Не понимаю! Но вот за такие строчки, Вова!.. Поэтов – до хуя! Как они сами себя называют, но, чаще, это – писари. Писарей – до… и выше гораздо. Книг – миллион. Миллиарды! Беру – пишу! Что читаем? Про секс… Про е или люблю – будем называть всё своими именами в индоевропейской традиции. Про драки. Про крутых парней и классных «тёлок». Про то, чего нам не хватает. Живет мужик, здоровый такой, в детстве тренировался, думал, что самый сильный… Потом жизнь прихлопнула! Женился. Жена наставила рога – проглотил, почти простил, просто смирился, чтобы не разводиться и имущество, купленное на деньги, которые он заработал, когда перегонял из Владика машины, не делить. Зато, как напьется – «На! Сука!» А он здоровый. А ей куда? – двое детей. Терпит и… потихонечку перепихивается на работе в кабинете у молодого начальника, в «Таёте» у старого знакомого – бывшего, допустим, Вероникиного друга, на свадьбе у подружки – нагло, в ванной комнате, в трех метрах (по прямой) от мужа, за четыре минуты, отодвинув бежевые плавочки вбок… И он ещё в неё и кончил (вышел, а она успела помыться)… Но на засадилове была, сама плохо, честно говоря, помнит, но была, и это она знает, чему и рада в душе! И муж-здоровяк опять с ветвистыми рогами: «А так ему и надо – нечего руки распускать! Скотина! Я всю свою молодость ему отдала!» А здоровяку что надо? Он рад, что шестиметровые доски умудрился перевезти в «Волге», открыв задние стекла и, как ежик, телепаясь по трассе… но доехал, довез полкуба бесплатно. Ещё он рад, что шестьсот рублей сделали возврата. Какого? Не важно! Сделали! Линолеум купил Хороший. По заводской стене. На хрена ему линолеум? Надо! Пригодится! Он счастливый человек – у него всего лишь сахарный диабет и вторая жена изменяет. И всё! Больше проблем нет! Утро, день, вечер… Каждый день – штукарь выручки набармил. Надо рассады матери купить. Теперь купит! Да – ещё Виталька канистру бензина по семнадцать продал. День – заебатый день!.. И таких, Вова, людей – подавляющее большинство. Бабы – само собой! У них дети… Им не надо творить – они и так творят… как минимум – детей. Как максимум – корки мочат, то есть – творят. Одним словом…если хотят. Короче, это уже разговор другого плана, и я их, честно говоря, не осуждаю (они порой со мной творят). Так вот, вернемся к Книге. Что может такой человек написать? Хотя…. Всё, как я уже сказал, зависит от автора. И от его взгляда на жизнь. Про умение излагать я уже и не говорю – это само собой. Был у меня учебник, «логика» называется. Там была хорошая фраза, типа: «Можно сказать „Санитар леса“, а можно сказать „Серый убийца“ – и то, и другое будет о Сером Волке». Вот и в книгах так же. Если автор озабочен, он пишет о том, о чем озабочен. Если автор шутник, как Сорокин, он шутит (правда, по-своему, черновато, но как умеет и хохочет). Если автор заноза, то его фамилия Задорнов. А если сопли любит – то, сам понимаешь, кто автор.

– Кто?

– Сам понимаешь.

Вова почесал затылок:

– Не знаю таких.

– Повезло. Значит, ты ещё таких не читал.

– Наверное, – Вова перестал чесать затылок.

Ефим продолжал.

– И у каждого творческого человека (не только писателя, а автора любого произведения, изобретения, открытия или конструктора) есть свой стиль. Откуда он берется? А ни откуда – он есть и всё! Дай нам с тобой нарисовать один и тот же предмет, – Ефим поискал глазами что-либо и наткнулся взглядом на нож, – вот нож, к примеру, так мы его нарисуем совершенно по-разному. У нас разный стиль, разное восприятие жизни и разные углы, точки, так сказать, зрения. Кроме того, я, допустим, начну рисовать нож с рукоятки, потому что по каким-либо причинам, именно она вначале привлекла мое внимание, а ты, возможно, начнешь с лезвия, потому что любишь «остренькое».

Вова улыбнулся.

Ефим скорчил гримасу в ответ, показывая нож.

– Вот, Вова, и в жизни так: один видит тупую рукоять, другой пробует пробежаться по лезвию. Это особенно чувствуется в произведениях. Босх. Знаешь такого?

– Конечно.

– Конечно. Вот видишь – «конечно!» А прикинь, что он рисовал. Порнуха, истязания, извращения… Парад уродов… И это в те-то годы, когда инквизиция, как нас уверяют, дробила кости киянкой за такие только мысли! А уж за картины… Но у него есть свой стиль! Свой, не смотря ни на что стиль, оставшийся на полотнах, не взирая на возможность расправы над ним! Так вот, этот человек умел картины творить, и болтяру забил на инквизицию – уж так хотелось выплеснуть мысли на холст! Вот это – Автор, вот это – Творец! Понимаешь?

– Конечно, понимаю.

– Пойдем?

– А может быть, на сегодня хватит? Разобьем лагерь, да поговорим. Всё равно идти ещё пару часов – не больше, а тут и место, вроде, подходящее.

Ефим осмотрелся вокруг.

Место не совсем, конечно, подходящее… да только идти уже никуда не хотелось.

– Согласен, – сказал он, и «поглубже» развалился, опираясь на ствол. – Поехали дальше, коллега?

– Погнали!

– Так вот, Босх – Личность! Босх – «это Голова!», как говорили мужички в «Золотом теленке»… И Леонардо да Винчи – Голова! Туполев – Голова, ничего не скажешь! Королев! Да и Гагарин – Личность, дай Боже! Тут порой в задрыпанную маршрутку сесть страшно, а он в ящике вокруг планеты!.. Все они – Голова! Кстати, о «Золотом теленке» – Ильф и Петров – две Головы, а их не существующий герой – Голова в двойне. И так бывает!

Вова улыбался, смотря из-под бровей.

– Чего смеёшься, – спросил Ефим.

– Твою голову рассматриваю.

– И как?

Вова откровенно засмеялся.

– Голова-голова!..

– Да иди ты!.. – Ефим встал. – Давай лагерь мастырить, после переговорим.

– Давай, – Вова тоже поднялся. – Не грузись, я без умысла.

– Само собой – я понимаю. Меня бы то же утомили твои рассказы про геморрой.

– Да нет – меня не утомили… Просто, ты с таким жаром рассказываешь… Театр одного актера, типа.

– Ладно, – Ефим прогнулся в спине, разминая мышцы. – Давай посмотрим, где шалашик пятикомнатный поставим.

Вова, опять, растянул в улыбке губы:

– Давай.

– Давай-давай, – выдохнул Ефим, выплюнул, попавшую в рот, сволочную мошку, вытер рукавом губы, и улыбнулся в ответ. – Давай!

На поляне, где они остановились на временный привал, который, по всему, перешел в место ночевки, кроме двух сосен, на которые они опирались спинами, и одной огромной ели, которая, бог знает, как тут выросла, не было больше больших деревьев – так, хилые осинки и кусты какие-то. И где же тут было разбивать бивак? Правда, река здесь делала приличный изгиб и была довольно мелкой, и с крупнокаменистыми берегами. Зато было сухо. И с Востока, как любят выражаться американцы в своих фильмах, поляна прикрывалась небольшим холмом. Однако жаркий день к этому времени суток стал превращаться в серую небесную массу, которая, так и гляди, перерастет в дождливый вечер и, не хочется даже говорить, в проливную ночь. Парни это понимали. Поэтому стоило хорошо подумать о надежной крыше над головой и непродуваемыми стенами, если вдруг непогода разыграется. Но идти дальше не хотелось – впереди, насколько было видно с холма, на который легко сгонял Володя, всё одно и тоже. Решили просто: