Спросите любого строителя, какие именно основы строительных материалов ему нужны при постройке. Даже в этих, таких чисто материальных, житейских соображениях, вы увидите, насколько строитель будет искать стойкость и ненарушимость материалов. Если на самых житейских примерах видим устремления к ненарушимости, то насколько же более эти основания необходимы в духовных построениях. Строить можно лишь из добрых, вполне противостоящих разрушению материалов. Посмотрите на многие примеры, когда духовные сообщества нарушались из-за таких мелочей и пустяков, о которых разумным людям и помыслить-то стыдно.

Попробуйте дознаться до корня сомнения или зависти. Вы увидите такую малюсенькую причину, которую даже в микроскоп рассмотреть трудно. Если впоследствии вы показали бы самому человеку, впавшему в одержание, эту крошечную причину, то он первый же будет всячески отрицать какую-либо возможность такой несообразности.

Какими же клятвами можно достичь духовную ненарушимость? Ни клятвами, ни угрозами, ни приказами она не будет достигнута. Лишь просветлением сердца, уже в степени ненарушимости достигнется и прочное сотрудничество. Светлыми трудами создается нерушимая степень просветления сердца. Сердце воспитывается в трудах. Сердце познает, что есть настоящее сотрудничество. Когда же полная степень сотрудничества будет опознана, тогда уже не зашатается человек сомнением и не осквернится завистью.

Ненарушимое сотрудничество – какое это чудесное благо. Как широко оно заповедано человечеству. Какие прекрасные начертания даны, чтобы по ним соизмерить все величие ненарушимого сотрудничества и постыдную ничтожность злобных попыток. В самом трогательном образе люди напоминали друг другу о «Нерушимой Стене». В огромных размерах, самыми твердыми материалами люди пытались закрепить свидетельство о стене Нерушимой. Очевидно, нужно человечеству твердить самому себе о благе светлой нерушимости. Очевидно, человечество само чует, насколько бесчисленно раз оно должно повторять самому себе о действительности блага и о постыдности зла.

Но в каких, почти незримых, скверных червях ползает по миру зло? Недаром сами люди называют червем зависти, червем сомнения, червем подлости постыдное одержание, в котором попирается все лучшее и высокое. Но ведь если люди столько раз твердили друг другу о постыдности поклонения тьме и всем ее порождениям, то неужели же они будут всегда так свободно допускать в свое сердце червей мерзких.

Много говорится об эволюции. Но ведь со всякой точки зрения, от нижайшей до высочайшей, эволюция предполагает преуспеяние добра. Люди знают, что препятствовать чему-то доброму уже означает сотрудничать со тьмою. Зачем об этом опять говорится! Если говорится, то значит, существуют к тому причины. Не просто повторяется о том, что все уже должны знать, но твердится это по причине являющейся. Задавите в себе червя скверного. Освободите сердце от губительной заразы. Все равно, «Свет побеждает тьму». Все равно, Добро победоносно. В добре ведомы настоящие сроки и во благе рождается соизмеримость.

Нерушимость есть условие каждого созидания.

Нынешний год является памятным сроком многому. Переношусь за четверть века, за тридцать пять лет, и всюду встречаются жизненные вехи, полные внутреннего значения. Тут и зачинание картин, и росписи, и сроки общественной работы. Всего много.

Среди всего этого разнообразия встают некоторые памятки особо сердечного значения. Среди них – незабываемый год начала иностранных выставок. Сейчас мы привыкли переплывать океаны, переноситься через горы и необозримые пространства, но ведь тридцать лет тому назад люди были гораздо неподвижнее. Каждое путешествие сопрягалось с какими-то особыми решениями. Где уж тут говорить о заграничных путешествиях или об экспедициях, когда и сама Россия-то была не обследована, а ездить по отечеству считалось чуть ли не каким-то дурным, квасным вкусом. Именно тогда мы спрашивали на газетных листах, отчего россияне не любят свою родину и так мало знают ее драгоценные памятники старины и природные красоты. И на такие вопросы мы получали в ответ холодные взгляды и пожимание плечей.

Когда приходилось встречаться с такими замечательными путешественниками, как Пржевальский, Потанин, Миклухо-Маклай и другими такими же, можно сказать, подвижниками познания, то на них смотрели, как на каких-то особенных людей, почти что как на фанатиков. Впрочем, тяжеловесность неотрывной оседлости свойственна была не одним нам, русским. Приходилось слышать и о французах, которые с гордостью говорили, что за всю свою жизнь они не покинули родного города.

Конечно, всюду был особый тип людей, так называемые странники. Отяжелевшие домоседы, даже и те, любили послушать сказочные хождения по святым местам, по миру, когда каждый ночлег являлся яркой страницей бытописания. Вспомним хотя бы Афанасия Никитина Тверитянина, который из пятнадцатого века восклицает: «От всех наших печалей уйдем в Индию». И сам он проделывает многолетний путь, о котором не говорят, так же как о Марко Поло, только потому, что и о Менделееве в свое время мало говорили. Тому есть особые причины. Вспомним тоже из далеких веков Прокопия Праведного, который с высокого берега Северной Двины благословлял неведомых плывущих. «О плавающих, путешествующих…»

При несломимой окружающей оседлости не так-то легко было тридцать лет тому назад помечтать, как бы выйти за пределы, за границы – «за морями – земли великие». Но ко всяким таким землям далеким, ко всяким горам зовущим, к высотам вдохновляющим нужно найти какой-то ключ, нужно, чтобы вестник какой-то постучал и позвал.

Приходит письмо от Общества «Манес» из Праги с приглашением на выставку, предлагают перевезти картины, все устроить, и слышится в этом приглашении что-то такое сердечное, что открывает всеславянские, всечеловеческие сердца. Тридцать лет прошло с тех пор, но как сейчас помню всю радость, расцветшую от такого сердечного зова. Ведь это была та приоткрытая дверь, которая сразу расширяла возможности, поиски и утверждения прекрасные. Пришла эта неосознанная, но внутри долгожданная весть от людей совсем незнакомых – просто из голубого неба. Ведь тогда я совсем не знал милого Милоша Мартена. Там, где-то за горами, за долами образовался этот новый друг и позвал на путь, жданный в глубинах сердца.

И не от случайного народа пришла весть, но от близких в духе славян. Ведь братьями их считаем, и в каждой славянской встрече сразу создаются созвучия родственной души. Поехали картины на выставку. А потом пришли радостные вести. Пришел отдельный номер журнала «Дило» с прекрасной в своей искренности статьей Мартена. Ф. Сальда в «Волне смерти» посвятил статью сильно звучащую. Губерт Цириак в «Модерни ревю» прочувствованно поэтически назвал выставку «сен минулости» – сон прошлого. В этом сне прошлого мне-то снилось вовсе не прошлое, но будущее. Потому-то Злата Прага навсегда осталась для меня вратами в будущее.

Помню, как Елена Ивановна, всегда устремленная в будущее, радовалась именно этому приглашению из Праги. В каждом обстоятельстве, помимо внешности, заключено еще зерно внутреннего смысла. Зерно Пражской выставки заключало в себе нечто необыкновенно дружеское. Конечно, Милош Мартен и Ф. Сальда, и Г. Цириак, так же как и другие высказавшиеся о выставке, были очень тонкими культурными ценителями. Но помимо этих специальных познаний в области искусства они были, прежде всего, людьми, полными того общечеловеческого чувства, которое делает возможным истинный прогресс культуры.

В ближайшие же годы обнаружился этот неудержимый прогресс Чехословакии. Сама великая война для чешского народа была лишь вратами в славное будущее. Сколько славных чешских имен утвердилось за это время ренессанса Златой Праги. Именно Чехословакия дала незабываемый для мира пример, как маститый ученый, профессор Массарик явился истинным вождем Культуры и доказал, что действительно примат духа, примат культуры слагает народную твердыню. С тех пор каждая встреча с представителями Чехословакии наполняла нас радостью. И Ян Массарик в Лондоне, и Осусский в Париже, и Новак в Нью-Йорке, и многие другие деятели и ученые Чехословакии лишь подтверждали своими суждениями, что давняя радость моя о Златой Праге была не случайной.