Вот в жизни проходит замечательный, великий женский облик. От малых лет девочка тайком уносит к себе тяжелое, огромное издание. Склонясь под тяжестью непомерной ноши, она украдкою от больших уносит к себе сокровище, чтобы смотреть картины и, научась самоучкою, – уже читать. Из тех же отцовских шкафов, не по времени рано, уносятся философские сочинения, и среди шумного, казалось бы, развлекающего обихода самосоздается глубокое, словно бы давно уже законченное миросозерцание. Правда, справедливость, постоянный поиск истины и любовь к творящему труду – преображают всю жизнь вокруг молодого, сильного духа. И весь дом, и вся семья – все строится по тем же благодатным началам. Все трудности и опасности переносятся под тем же несокрушимым водительством. Накопленное знание и стремление к совершенству дают непобедимое решение задач, ведущее всех окружающих по единому светлому пути. Болезненно ощущается всякое невежество, темнота и злоба. Где только возможно, происходят целения и физические, и духовные. Жизнь становится от раннего утра и до вечера истинно трудовою, – и все на пользу человечества. Ведется обширнейшая корреспонденция, пишутся книги, переводятся многотомные труды – и все это в удивительной неутомимости духа. Даже наитруднейшие обстоятельства побеждаются истинною верою, которая уже делается прямым чувствознанием. А ведь для такого знания нужны были удивительные накопления. Такую неустанно трудовую жизнь, в подвиге каждого дня, в доброжелательстве и строительстве, нужно иметь перед собою всей молодежи. Когда известны все трудности, среди которых протекает такая вдохновенная работа, тогда молодежи особенно ценно знать об этих неустанных продвижениях. Ведь часто кто-то думает, что нечто уже непобедимо, что добром зла не перешибешь. Вот до каких заблуждений иногда доходит смущение человеческое. Но тут-то и важны действительно жизненные примеры. Можно радоваться, когда такие примеры имеются и ободряют всех начинающих строителей жизни.

Лишь бы знать все это. Лишь бы вместо сомнений, отрицаний и отступлений – идти вдохновенно в труде ободряющем. Кто-то удаленный и заброшенный, как он о себе думает, может узнать, как через все препятствия, через все препоны тьмы, тут же, недалеко от него, была проносима чаша нерасплесканная. Сколько новых сил, а вместе с ними и новых возможностей, притечет. Сколько темного ночного безумья сменится мыслями о творчестве, о строительстве, которое возможно во всех фазах жизни.

Разве непременно нужно быть сожженной, подобно Жанне д'Арк, разве непременно нужны эшафоты там, где ценно именно движущее, ведущее слово и пример труда. Рано или поздно человечеству все-таки придется отучиться от всего задерживающего, мешающего и огрубляющего. Тот, кто сумеет найти наибольшее количество добрых знаков, тот выполнит наиблагороднейший марафон. Истинный марафон не в стоянии на одной ноге, но именно в нахождении наибольшего количества добрых, строительных знаков. В этих знаках будет найден и тот настоящий мир, о котором неустанно молятся во всех церквах.

Для собирания этого истинного мира нужно много бережливости, заботливости и доброжелательства. Неужели твердить о доброжелательстве будет лишь чем-то отвлеченным и неприложимым. Неужели же какие-то дикозвериные сердца все-таки восстанут против каждого строительного благожелательства? Не может этого быть. В каждом, живущем в сердце, должен же быть какой-то общечеловеческий, добрый подход. В подходе добром различатся и великие, добрые облики и оценятся дела по справедливости.

Так называлась во Франкских законах пеня за нарушение мирных условий, так сказать – «деньга мира» или «цена мира». Наряду с другими пенями, как-то «цена человека» или «цена крови», или «цена мести», со всеми этими вергельд и файда, деньга мира приобретает особо знаменательное значение.

Люди, уже обусловившие нарушение мирных условий, тянулись к правовым, нравственным нормам. Не мешало бы и сейчас, среди всяких разветвлений международного, уголовного и гражданского права, опять вспомнить краеугольный вопрос о нарушении мирных условий. Такая норма могла бы внести в обиход опять многие суждения о мире. Все хотят мира. Но многие хотят его вовсе не мирными путями. А ведь мир не может строиться на чьем-то унижении, умалении и на самовозвеличивании.

Конечно, во всем и всегда должно быть охраняемо человеческое достоинство. Люди должны не только осознать, но и полюбить понятие достоинства, чести и подвига. Эти качества не должны быть отвлеченными лишь на сцене или на страницах романа. Они должны быть проявлены во всех подробностях обихода. Они должны жить, ибо лишь жизненное будет убедительным.

Приходилось не раз слышать, что понятия чести и достоинства в настоящее время являются уже пережитками. К понятию о чести непременно припоминались какие-то дуэли, кровавые поединки и взаимные оскорбления. Что же общего имеет честь с кровавым поединком? Конечно, сознание может перерастать непременно цену крови. Ведь и праведный суд вовсе не должен быть соединенным с хождением по раскаленному железу. Совершенно недопустимо соединять всегда живые понятия с какими-то средневековыми условностями.

Весьма вероятно, что боязливое мышление не решается включать в современную жизнь многое, как бы запятнанное суевериями и всякими предрассудками. Но разве достоинство человеческое, разве честь может быть включаема в разряд предрассудков? Так же точно каждое охранение мирных условий не будет ни боязливостью, ни суеверием. В каждом проявлении этого благородного намерения уже будет заключаться то миротворчество, которое заповедано во всех основных законах.

Отступление от миротворчества, всякие нарушения мирных условий, конечно, уже противоречат людскому строению. Если человек «дзоон политикон», то в этом общественном строении, прежде всего, должно быть заложено почтение ко всем мирным условиям. Это не импотентный пацифизм, но мужественное и сознательное охранение достоинства, будет ли оно в пределах очага, или рода, или государства. Может ли идея охраны достоинства быть не мирной? Вполне возможна мирная стража, дозор во имя мира, но дело-то все в том, что в сердцах этого дозора должен пребывать мир. Этот высокий мир будет не злоумышляющим соседом, но, наоборот, он будет соседом добрым, который по чести знает границы свои.

Завоевательство поистине стало тоже средневековым понятием. Можно убедить человека по чести, по разуму, по сердцу, но всякое насильственное завоевание всегда останется на определенных страницах истории человечества.

Убеждение по чести и по достоинству, оно должно быть возможным, если человек, действительно, существо общественное, а не дикий зверь. Но для этого, казалось бы, простейшего заключения нужно испытать в себе все меры терпения и терпимости. Никто не говорит о самоуничижении, ибо сказано, что «самоуничижение есть паче гордости». Конечно, и на суеверии, и на ханжестве никакое понятие мира и чести не может быть построено. Если кто будет говорить о мире, наточив нож в сердце своем, то это будет не мир, а лицемерие.

В Византийском Кенургии величавое изображение Никопойона было окружено надписями молений родителей за детей и детей за родителей. Самое интимное и сердечное было вынесено в холодно-официальные палаты. По истории Византии мы знаем, что такие надписи так и остались в пределах мертвенной условности. В холоде своем они никого не убеждали, и постепенный распад Византии может лишь подтверждать, что мертвое слово не имеет ничего общего с жизнью.

Сколько лицемерных надписей прошло по лику земному! Именно эти знаки лицемерия отвратили многих от истинного понимания великих основ, как мир, честь, достоинство. Тот, кто умел бы говорить по чести, он имел бы право говорить и о действительном мире. Ведь без чести и честности какой же возможен мир!

Пеня за нарушение мирных условий – это выражение чрезвычайно точное и обширное. В нем можно понимать не только нарушение общественной тишины, какие предусматриваются полицейским правом. Можно иметь в виду нечто гораздо более обширное и необходимое.