Наши переходы неравномерны. То они кратки, то вдруг идем почти рысью девять часов. Спешим к Кампа-дзонгу, последнему дзонгу перед границей Сиккима. Где же замок? Долго не принимаем массив, далеко видный уже, за дзонг. Правда, строение поставлено высоко, сливаясь со скалою. Дзонг-пен приветливее прочих. Кажется, сильно пьет, но все-таки проявляет хоть какую-нибудь деятельность.
Еще выше дзонга на скалах вознесся монастырь. Теперь там всего восемь лам. Но ведь там двор, отмеченный в «Письмах». Там была школа, основанная махатмами, теперь школы уже давно нет. Опять лхасское правительство мешало ее жизни. Но старики еще помнят, что здесь была «религиозная школа», и помнят про «высоких азара» из Индии.
Последний перевал Сепо-ла; он легче всех прочих. Проезжаем бирюзовое озерко – исток реки Лачен. Скромными ручьями начинается поток, который через два дня пути уже будет шуметь и сделается непроходимым без моста. Первый аромат целебного балю и первые приземистые кедры. Впереди цветы рододендронов. И настоящая земляника.
Из всех наших верблюдов два перешли Гималаи. Один родом из Балагуна (Северная Монголия), другой из Цайдама. Они будут первыми, дошедшими до Гангтока – столицы Сиккима. Оставим их махарадже Сиккима. По всему пути от Нагчу до Гангтока верблюды привлекали толпы любопытных. Ведь этих зверей по всему этому пути вообще не видали. От Лхасы до Калькутты верблюды не водятся.
В Тангу уже ждал нас дом – дак-бунгало и даже кем-то забытые журналы 27-го года. Ведь более года мы вообще пробыли без известий из внешнего мира.
Сказка водопадов! Целая симфония из узорчатых струй. Несколько дней идем книзу. Мимо нас проходят все пояса растительности. Наконец показались пальмы, и около реки прошли два леопарда, красочно-желтые с густыми черно-теплыми пятнами. Все перевидано. И черные с белым ошейником медведи Чантанга, и серны, и аргали,[262] и каменные круторогие бараны, и наконец нарядные леопарды.
Скромная финская миссия в Лачене. Приветливая мисс Кронквист, одиноко заброшенная среди скал. Ее рассказы об обвалах, угрожающих по всему Сиккиму. Неужели по южной стороне Гималаев идет тот же мертвящий процесс, который разложил вершины Чантанга? Под шум потока Лачена, который родился и окреп на наших глазах, вспоминаем Иматру и Финляндию и симпатичного Реландера и Акселя Галлек-Каллела. Такие же синие дали в Финляндии.
Подводим итоги состояния каравана. Американское снаряжение выдержало все испытания. Сундуки «Белбер» прошли из Америки четыре года по всей Азии через все переправы и перевалы без единого повреждения. Палатки «Аберкромби и Фитч» тоже устояли под всеми вихрями.
Затем осталась легкая часть пути до Ганггока. Гостеприимный дом британского резидента Ф. Бейли. Рассказываем о нашем пути. Полковник знает тибетцев и потому ничему не удивляется. Одно обстоятельство его изумляет: зачем было держать нас всю зиму на высотах? Посланы письма в Америку. Нам дан надежный сардар до Дарджилинга. Мы сделаем весь путь от Гангтока в один день. Но придется переменить три мотора, ибо на Тиште только что снесен мост и нужна пересадка. Значит, в один день три мотора и десять миль на лошадях – крутой подъем от Тишты через Пешок.
Нужно собрать и обработать все собранные материалы. Не скоро удастся все это. Юрий, доктор, Н. В. и П. К. тоже готовят записки. Быстро разлетятся спутники – кто в Италию, кто в Китай, кто в Австралию. Всюду вспомнят неповторенную красоту Гималаев. Наш путь шел от Гималаев и обратно к ним. Величествен Каракорум и ледяное царство Сассера. Прекрасен Куэнь-Лунь. Фантастичен Тянь-Шань – Небесные горы. Широк кругозор Алтая. Декоративен Наньшань. Суров Ангар-Дакчин. Но все это только пролог перед невыразимым величием Гималаев.
Наши друзья в Сиккиме рассказывают нам, что зимою еще они слышали, что перед Нагчу стоят сильные отряды русской кавалерии. Такое сведение причиняло много беспокойства. Между тем это была одна из очередных нелепых легенд о нас. За эти годы мне пришлось побывать и французским и американским королем, и командиром русского корпуса, и королем всех буддистов. Успел даже два раза умереть. Успел быть одновременно в Америке, в Сибири и в Тибете. По словам цайдамских монголов, я вел войну с сининским амбанем; а по словам хотанского даотая, я привез маленькую пушку, которая в десять минут уничтожит весь Хотан и его сто тысяч жителей. Мы ко всему привыкли, и никакими «достоверными» слухами удивить нас нельзя. Монголы твердо запомнили об Амери-хан. Так претворилось «American» в какого-то воителя. Из Лхасы нам передавали целые сказки, и мы с трудом находили в них свои признаки.
Странно и дивно идти теми самыми местами, где проходили махатмы. Здесь была основанная Ими школа. В двух днях пути от Сага-дзонга был один из ашрамов, недалеко от Брахмапутры. Здесь останавливался махатма, спеша по неотложному делу, и стояла здесь синяя скромная палатка. В то время когда в Европе спорят о существовании махатм, когда индусы проникновенно молчаливы о Них, сколько людей в просторах Азии не только знают махатм, не только видели Их, но и знают многие реальные случаи Их дел и появлений. Всегда жданные, нежданно махатмы творили в просторах Азии великую, особую жизнь. Когда нужно, Они проявлялись. Если нужно, Они проходили незаметно, как обычные путники. Они не пишут на скалах имен Своих, но сердца знающих хранят эти имена крепче скал. Зачем подозревать сказку, воображение, вымысел, когда в реальных формах запечатлены сведения о махатмах.
В спешке, в случайном любопытстве – не узнаете даже простого химического опыта. Те, кто в бездельном разговоре касаются вопроса о махатмах, разве они достигнут чего-либо? Разве их пустое любопытство будет удовлетворено? Сколько людей хотели бы получить письмо от махатм, но разве оно изменило бы их жизнь? Оно вошло бы как минута изумления и смущения, а затем опять все вернулось бы к прежней рутине, без всякого следа.
Часто изумляются, отчего люди, знающие махатм, так различны по своему общественному положению? Но отчего Бёме был сапожником? Неужели размер сознания измеряется лишь внешними отличиями? Дела махатм и Их поручения ученикам рассказаны в литературе, которая совсем не так мала, как кажется незнающим ее. Эти дела касаются как внутреннего сознания, так и внешних событий мирового значения. И проявляются тогда, когда нужно.
Ученые часто называют разговоры о махатмах предрассудком. Это те ученые, которые махатм не видели. Но Крукс или Оливер Лодж не станут так говорить. Вивекананда, всегда стоявший за рациональность наблюдений, знает махатм. Знают Их многие индусы и так берегут Их имена, что даже готовы отрицать существование Их, лишь бы не выдать, не предать.
Лишь бы не предать! Какое очарование заложено в этом понятии Гуру, в этих ступенях восхождения.
Но многие стучатся в эти двери великого знания. Часто Они не признаются в этом, даже сердятся, если этот вопрос затрагивается. Сколько молодых людей хотели бы искренно вступить в переписку с Гуру! Пробуют найти наставника, по-своему стучатся. И сколько из них находят разочарование, ибо стучались не по адресу и не было достаточно энергии устремления, чтобы получить истинный ответ.
«Какая это лаборатория», – может воскликнуть, кто подходит к техническим приемам познавания. Да, именно лаборатория, где труд и настойчивость и неустрашимость являются ключами врат. Но зато в этом здравом рационализме, в этом истинном и бесстрашном материализме растут крылья духа, крылья сознания. Не оторванное от жизни, не уводящее, но созидающее – таково учение махатм. Они говорят о научных основах существования. Они направляют к овладению энергиями. Они говорят о тех победах труда, которые превратят жизнь в праздник. Все предлагаемое Ими не призрачно, не эфемерно, но реально и касается самого всестороннего изучения возможностей, предлагаемых нам жизнью. Без суеверия и без предрассудков. Разве ученики махатм делаются изуверами, сектантами? Наоборот, они становятся особо жизненными людьми, побеждая в жизни и лишь ненадолго удаляясь в те далекие горы, чтобы омыться в излучениях праны. В самых темных местах Тибета знают о махатмах. Знают много воспоминаний и легенд. Но сейчас внимание направлено на предсказания о возвращении таши-ламы, во всей его славе.
