Когда она вошла снова в холл, к ней приблизился невысокий темнокожий человек:

– Мисс Воэн?

– Да.

Он подал ей конверт:

– Меня зовут Омар. Мистер Габри сказал, что я не должен беспокоить вас, пока вы отдыхаете, но, как только вы появитесь, просил передать вот это.

Она открыла конверт. Там она нашла брелок в виде золотого верблюда с ключами от автомобиля и записку:

Можно вам предложить взамен 10 000 верблюдов вот это? До обеда Омар в вашем распоряжении.

С любовью Рэм.

– Я не понимаю, что это?

Омар с улыбкой поклонился и начал двигаться к двери.

– Прошу вас выйти со мной на улицу.

Он подвел ее к автомобильной стоянке отеля и показал на белый «мерседес-седан»:

– Это для вас. Если пожелаете, вести автомобиль буду я. Ездить по нашим улицам с непривычки вам может показаться очень трудным.

– Машина? Такая? Вы шутите.

– Уверяю вас, мисс, что нет. Эта машина ваша.

– Я отказываюсь принять это. – Мери сунула в ладонь Омару ключи. – И можете передать мистеру Габри, чтобы он отправлялся со своей машиной и всем прочим знаете куда…

– Не понял, мисс?

Она сделала глубокий вдох:

– Передайте ему, что я благодарю его и говорю нет.

Круто развернувшись, Мери направилась к туристическому автобусу.

Большинство туристов в автобусе были из Германии, а поскольку немецкий Мери ограничивался двумя словами – nein [10] и Wiener Schnitzel [11], она сидела тихо и смотрела в окно. Автобус ехал вдоль Нила, мимо плодородных зеленых полей, что простирались по его берегам. На полях работали крестьяне, целыми семьями, здесь были ослы, верблюды, а иногда и буйволы. Только один раз ей удалось увидеть что-то похожее на трактор. То там, то тут у берегов ютились кирпичные хижины.

Через некоторое время пришлось остановиться – дорогу перегородил грейдер. Надо было переждать, пока он разровняет гравий. Водитель отошел в сторону покурить, а туристы вышли, чтобы размять ноги. Вышла и Мери.

За ее рукав тут же уцепилась маленькая, очень грязная девочка с нечесаными, спутанными волосами, в лохмотьях.

– Стило, – тихо попросила девочка. – Стило.

Она уперла пальчик в ладошку. Не понимая, Мери беспомощно посмотрела на водителя автобуса, стоящего неподалеку.

– Она просит что-нибудь пишущее. Они здесь очень бедные. Вы осчастливите ее, если дадите ручку.

Мери посмотрела в грустные умоляющие глаза. Она порылась в сумочке, нашла шариковую ручку и дала ее девочке. Та улыбнулась и умчалась прочь.

К Мери сразу же подскочили двое других детей, тоже грязных и оборванных:

– Стило! Стило!

Смеясь, она начала снова рыться в сумочке. Отыскала еще одну ручку и карандаш и отдала им. К ней ринулась целая стая.

Она подняла руки вверх:

– Больше нет. – И направилась к автобусу.

Туристы продолжили пусть в Мемфис. Уже у самого музея путь им преградило стадо черных и белых коз. Водителю пришлось медленно ехать, непрерывно сигналя.

Оказавшись внутри музея, Мери подождала, пока глаза привыкнут к полумраку, а затем вместе с остальными членами группы начала взбираться на балкон. Она стояла и смотрела вниз на гигантскую лежащую статую великого деспота и строителя Рамзеса II, искусно вырезанную из известняка. На его ладони мог поместиться современный складной стул, стоящий рядом.

Мери нацелила свою камеру и сделала снимок как раз в тот момент, когда в зал вошел человек. Вспышка заставила его зажмуриться, он даже прикрыл глаза рукой, а затем быстро вышел из здания. Позднее она заметила его среди экскурсантов – небрежно одетого египтянина с тонкими губами и нависающими веками. Она хотела подойти к нему и извиниться за то, что невольно ослепила его своей вспышкой, но не успела. Он растворился в толпе.

Извилистой дорогой автобус двигался дальше, к Сахаре, к Городу Мертвых, и Мери снова ощутила знакомое смутное предчувствие чего-то. То самое дежа вю, которое преследовало ее с момента приезда в Египет. Но сейчас, по мере приближения к Сахаре, оно стало сильнее и было окрашено печалью. Природу этого чувства она понимала не больше, чем и все остальные наваждения.

Она только ощущала какое-то природное родство с этой горячей высушенной землей, где от солнца, ветра и времени скала становится песком, а песок превращается в пыль.

Возможно, сама судьба привела ее сюда на этом голубом туристическом автобусе, наверное, так оно и есть, однако смутное ощущение чего-то ужасного, что должно произойти, заставило ее поколебаться, прежде чем покинуть автобус, когда водитель остановился и открыл дверь. В то же самое время что-то необъяснимое увлекало, тянуло, манило ее.

Мери вышла из автобуса последней. И пошла мимо торговцев открытками и украшениями якобы из гробниц, мимо небольших псов с грустными оленьими глазами и куч помета по направлению к воротам. Здесь, нарушая бесконечную одноцветную монотонность песка и скал, вырастал некрополь.

Гид был молодой, в зеленой рубашке с большим отложным воротником и с золотыми часами на руке. Он говорил с сильным акцентом и британскими интонациями, причем вышагивал так быстро, что Мери едва за ним поспевала, тяжело передвигая ноги по песку. Она поглубже натянула свою шляпу, чтобы противостоять этому нещадно палящему солнцу. Гид вел их к остаткам колоннады храма, объявив, что эти руины – старейшие в мире. Проход образовывали сорок колонн цвета слоновой кости высотой примерно пять метров каждая. Они делились на две группы: двадцать колонн были искусно украшены цветками лотоса, другие двадцать – папирусом. Одни символизировали Верхний Египет, другие – Нижний. Мери так и не поняла, какие к какому Египту относятся, потому что не слушала гида. Она завороженно смотрела на шлифовальщика камней.

Он сидел между двумя колоннами, украшенными лотосами, в нише из известковых плит. Сидел прямо на песке. Его колени были раздвинуты, и между ними помещался блок известняка – камень больше чем полметра в длину и примерно двадцать пять сантиметров в ширину – того же самого цвета, что и колонны. Он зачерпывал рукой пригоршню песка и рассыпал его по поверхности камня. Затем он медленно двигал нечто, что выглядело как кирпич, взад и вперед, издавая при этом тихий скрежещущий звук. Так он шлифовал и придавал форму камню. Так работали сотни поколений, все его предки. Так работал и он. Они строили, он восстанавливает.

Длинная грязная, но бывшая когда-то белой, тряпка была обернута вокруг его головы. Ее концы спускались по костлявым плечам вниз на коричневое одеяние из хлопка с глубоко въевшейся в него грязью. Поколение за поколением как эстафетную палочку передавали жители пустыни бремя этой извечной задачи: вот так вот, с тихим скрежещущим ритмом, медленно посыпать песком, скрести, шлифовать эти камни, восстанавливая гробницу фараона. Теперь эта палочка у него.

И Мери вдруг почувствовала – это было как гипноз, – что тоже вместе с ним переняла эту эстафету времен: зачерпывать рукой песок, рассыпать его по камню, разравнивать и потом долго скрести, шлифовать. Несколько минут она стояла и всматривалась в его искривленные пыльные пальцы, монотонно выполняющие эту бесконечную последовательность движений. Слабые, неуловимые, ускользающие из памяти вспышки пронеслись в ее сознании. Нечто призрачное, тусклое, неотчетливое дразнило ее, а затем отступало и удалялось.

Он продолжал медленно брать в пригоршню песок, рассыпать его, а затем шлифовать им плиту. А она продолжала смотреть, потеряв чувство времени, чего-то ожидая.

– Беттс, посмотри, что за махина! – произнес сзади нее глубокий мужской голос. – Дорогая, сфотографируй, пожалуйста, меня здесь.

Мери поморщилась, закрыла глаза и вздохнула.

– Сюда, леди и джентльмены. Сюда, – послышался голос гида. – Поторопитесь, поторопитесь.