Занеслися залетною пташкой

Панихидные вести к нам.

Родина, черная монашка,

Читает псалмы по сынам.

Красные нити часослова

Кровью окропили слова.

Я знаю – ты умереть готова,

Но смерть твоя будет жива.

В церквушке за тихой обедней

Выну за тебя просфору,

Помолюся за вздох последний

И слезу со щеки утру.

А ты из светлого рая,

В ризах белее дня,

Покрестися, как умирая,

За то, что не любила меня.

Косы растрепаны, страшная, белая,

Бегает, бегает, резвая, смелая.

Темная ночь молчаливо пугается,

Шалями тучек луна закрывается.

Ветер-певун с завываньем кликуш

Мчится в лесную дремучую глушь.

Роща грозится еловыми пиками,

Прячутся совы с пугливыми криками.

Машет колдунья руками костлявыми.

Звезды моргают из туч над дубравами.

Серьгами змеи под космы привешены,

Кружится с вьюгою страшно и бешено.

Пляшет колдунья под звон сосняка.

С черною дрожью плывут облака.

Ты не любишь меня, милый голубь,

Не со мной ты воркуешь, с другою.

Ах, пойду я к реке под горою,

Кинусь с берега в черную прорубь.

Не отыщет никто мои кости,

Я русалкой вернуся весною.

Приведешь ты коня к водопою,

И коня напою я из горсти.

Запою я тебе втихомолку,

Как живу я царевной, тоскую,

Заману я тебя, заколдую,

Уведу коня в струи за холку!

Ой, как терем стоит под водою —

Там играют русалочки в жмурки,—

Изо льда он, а окна-конурки

В сизых рамах горят под слюдою.

На постель я травы натаскаю,

Положу я тебя с собой рядом.

Буду тешить тебя своим взглядом,

Зацелую тебя, заласкаю!

Заслонили ветлы сиротливо

Косниками мертвые жилища.

Словно снег, белеется коливо —

На помин небесным птахам пища.

Тащат галки рис с могилок постный,

Вяжут нищие над сумками бечевки.

Причитают матери и крёстны,

Голосят невесты и золовки.

По камням, над толстым слоем пыли,

Вьется хмель, запутанный и клейкий.

Длинный поп в худой епитрахили

Подбирает черные копейки.

Под черед за скромным подаяньем

Ищут странницы отпетую могилу.

И поет дьячок за поминаньем:

«Раб усопших, Господи, помилуй».

Сухлым войлоком по стёжкам

Разрыхлел в траве помет,

У гумен к репейным брошкам

Липнет муший хоровод.

Старый дед, согнувши спину,

Чистит вытоптанный ток

И подонную мякину

Загребает в уголок.

Щурясь к облачному глазу,

Подсекает он лопух.

Роет скрябкою по пазу

От дождей обходный круг.

Черепки в огне червонца.

Дед – как в жамковой слюде,

И играет зайчик солнца

В рыжеватой бороде.

Белая свитка и алый кушак,

Рву я по грядкам зардевшийся мак.

Громко звенит за селом хоровод,

Там она, там она песни поет.

Помню, как крикнула, шигая в сруб:

«Что же, красив ты, да сердцу не люб.

Кольца кудрей твоих ветрами жжет,

Гребень мой вострый другой бережет».

Знаю, чем чужд ей и чем я не мил:

Меньше плясал я и меньше всех пил.

Кротко я с грустью стоял у стены:

Все они пели и были пьяны.

Счастье его, что в нем меньше стыда,

В шею ей лезла его борода.

Свившись с ним в жгучее пляски кольцо,

Брызнула смехом она мне в лицо.

Белая свитка и алый кушак,

Рву я по грядкам зардевшийся мак.

Маком влюбленное сердце цветет…

Только не мне она песни поет.

Наша вера не погасла,

Святы песни и псалмы.

Льется солнечное масло

На зеленые холмы.

Верю, родина, и знаю,

Что легка твоя стопа,

Не одна ведет нас к раю

Богомольная тропа.

Все пути твои – в удаче,

Но в одном лишь счастья нет:

Он закован в белом плаче

Разгадавших новый свет.

Там настроены палаты

Из церковных кирпичей;

Те палаты – казематы

Да железный звон цепей.

Не ищи меня ты в Боге,

Не зови любить и жить…

Я пойду по той дороге

Буйну голову сложить.