Петр возвратился в Москву. По дороге осмотрел тульские железные заводы. 4 ноября в селе Преображенском собралась Дума, в которой в первый раз принимали участие иностранцы. По воле царя совет постановил обязать светских и духовных лиц составлять “кумпанства” для постройки судов. Начались работы в Воронеже и соседних пристанях. Лес рубили жители украинских городов. Плотниками, столярами и кузнецами были русские. Для производства постройки судов вызваны мастера из-за границы. Венецианский сенат по просьбе царя прислал 30 судостроителей, да выписано 50 мастеров голландцев, шведов и датчан. Понадобилось еще. Общий надзор поручен окольничьему Протасьеву, названному “адмиралтейцем”. В то же время прорывали канал между Волгой и Доном и строили гавань на Азовском море.
Заботы о морской силе отвечали личным наклонностям царя и интересам государства, у Петра еще не зарождалось мысли о преобразовании; но он обладал уже гораздо большим: глубоким сознанием, что успех каждого предприятия зависит прежде всего от труда. “В Марсовом труде непрестанно труждаемся”, – пишет Петр из-под Азова. И с верфей Воронежа: “В поте лица едим хлеб свой”. “И то не для себя, а для всех православных христиан”, – поясняет в ответ Стрешнев. Молодой царь приходит к убеждению, что необходимо строение кораблей “вечно утвердить в России”. Вот первая мысль Петра о преобразовании. Но как ее осуществить? Царь “умыслил искусство дела того ввести в народ свой, и того ради многих число людей благородных послал в Голландию”. Но у себя дома строят корабли, – и ему совестно, что он заставляет других делать то, чего сам хорошо не знает и не умеет. В рукописи Петра именно так говорится: “устыдился монарх остаться от подданных своих в оном искусстве”. Перед ним конкретная цель, и Петр – такой человек, чего сильно захочет, того неуклонно добивается. Он решился на предприятие, отвечающее его личным наклонностям и необходимое для создания морской силы России.
Русский царь-богатырь рвался к свету, к культурной жизни. Но ни Белое, ни Черное моря не открывали пути ему в страны просвещенные и богатые разнообразными интересами. На севере – неблагоприятные естественные условия, отдаленность от населенных местностей и суровость климата; на юге – татарская орда и могущественная в то время мусульманская Турция. На западе залегли Польша, с которою Москва более полстолетия вела войну за Малороссию, и не менее враждебная Швеция. Здесь или там необходимо прорубить брешь, окно в Европу, – было над чем крепко призадуматься. Петр решил сам ехать в заманчивые западные страны, оставить на время царство, “чтобы научиться лучше царствовать”.
Перед отъездом посольства за границу открыт был заговор. Нашлось несколько смельчаков, недовольных царем, решившихся убить его во время поездки или на пожаре. Намерение царя отправиться за границу удивило всех: одни были смущены, другие негодовали. Ни один московский царь не выезжал за пределы своего государства. Вместо себя Петр учредил правительство из бояр под председательством князя-кесаря Ромодановского.
Свита посольства состояла из дворян, волонтеров, множества прислуги, мастеров и нескольких иностранцев, живших в России. Петр предоставил все почести послам – Лефорту и Головину. Чтобы разные церемонии не мешали удовлетворять его любознательности, запрещено было расславлять, что при посольстве едет сам царь московский. В Риге посольство встречено было с официальною почестью. Петр со своими спутниками стал осматривать укрепления города, но губернатор Дальберг потребовал от Лефорта, чтобы он запретил своей свите всякий осмотр. Царь должен был подчиниться и, уезжая, назвал Ригу проклятым местом.
В Курляндии более всего занимало Петра море. Оставив посольство следовать сухим путем до Кенигсберга, Петр с несколькими волонтерами сел на купеческий корабль и поплыл к берегам Германии. В Кенигсберге, по приказанию курфюрста, приготовлено было для царя роскошное помещение в двух домах. Петр посетил Фридриха III во дворце, но просил соблюдать его инкогнито и не отдавать визита. Все свое время царь посвятил изучению артиллерийского дела, приводя в восторг своими способностями и трудолюбием прусских инженеров.
Многие придают поездке Петра значение подвига, преднамеренного самоотречения. Но существует и совершенно противоположное мнение. Не в натуре Петра было глубокое смирение и сдержанность. Он не был теоретиком, не подчинял свои действия отвлеченным принципам. Напротив, ни у себя дома, ни за границей он никогда не отказывался от личных стремлений, даже от ничтожных желаний, – и требовал для них полного простора и удовлетворения. Он поехал за границу с практической, конкретной целью: Петр исполнял свою охоту! Мало ли какие бывают желания и страсти! У Петра была страсть к кораблестроению. Само incognito его нимало не стесняло. Так, в Саардаме царь тешился тем, что дразнил уличных детей; а когда мальчики бросают в него грязью и каменьями, он укрывается в гостинице и с гневом требует к себе бургомистра. В тот же день обнародовано было объявление, чтобы никто не смел, под страхом наказания, оскорблять знатных иностранцев; на мосту, ведущем к дому, где жил русский царь, поставлена стража. В другой раз Петр дает пощечину саардамцу, зазевавшемуся на него, и т.д. Даже среди пира он нередко приводил в трепет своих приятелей, являясь перед ними не веселым собеседником, а грозным монархом, имеющим над всеми власть жизни и смерти. Вообще, простоте жизни и бесцеремонности обращения Петра напрасно придают вид какой-то намеренности и рассчитанной подготовленности. Демократические привычки привиты ему случайностями воспитания, огненными потехами, знакомством с немцами, водяными прогулками и страстью к военному делу.
Но, несомненно, “конкретная цель” Петра была несколько шире, чем “обучиться судостроению”. В посольском приказе объявлено о путешествии царя за границу всего через месяц после учреждения кумпанств для постройки пятидесяти двух кораблей и менее чем через полгода после взятия Азова. Петр желал утвердить свою власть на черноморских берегах. Ради этого стоило ехать за границу поучиться. Но, с другой стороны, Петр никогда не самоотрекался. В матросской куртке с топором в руках он оставался самодержцем, хотя и не любил, когда его называли царским величеством. Он никогда не отказывался от своей власти. В далекой чужбине царь с каждой почтой шлет князю-кесарю и боярам указы и приказания, а те, в свою очередь, доносят ему о всех важных государственных делах. Нет ничего удивительного и в том, что Петр полгода плотничал в Голландии. Он и у себя дома был бомбардиром, корабельным мастером и капитаном. В XVII столетии физическому труду придавали большее значение, чем в наш век пара и электричества. Петр с детства проявлял склонность к механическим занятиям, что, с одной стороны, объясняется его сангвиническим темпераментом и могучей организацией, а с другой – демократическим воспитанием или, вернее, самовоспитанием.
Петр недолго пробыл в Германии: его тянуло к морю. Оставив позади посольство, царь с несколькими волонтерами спустился вниз по Рейну и каналам. Из Амстердама он приехал в Саардам. Путешественники были одеты в голландское платье, но толпа узнавала в них русских богатых людей, нередко собиралась около иностранцев и вступала с ними в разговоры. “Мы не знатные господа, – говорил Петр, – а простые плотники”. Но голландцы, в особенности голландки, не могли верить, чтобы такой красивый, высокий и статный московит, с энергичным взглядом и краткою повелительною речью, был только простым плотником, а не знатным богатым господином. Петр поселился в доме знакомого кузнеца Китца, приказав не разглашать, что у него живет царь московский, и относиться к нему как к своему брату рабочему. Домик Китца, сколоченный из необделанных бревен, находился в отдаленной части города. Помещение царя состояло из двух маленьких комнат, с изразцовой печью для приготовления пищи и глухой каморкой для кровати. Впоследствии сооружен был над этим домиком каменный навес, для сохранения его от разрушения.
