Утверждают, что Петр – более завоеватель, чем преобразователь. Но отношения его к войне, даже в молодости, показывают, что то, что ставится ему в вину, вызвано было необходимостью национальной самозащиты. Материальные и политические выгоды для него стояли выше успехов военного оружия; он никогда не увлекался до самозабвения пылом сражения и торжеством победы. Для него война не цель, а средство, народное бедствие временное, но необходимое для благосостояния народа и национального развития. Он не принадлежал к тем завоевателям, которых Вольтер справедливо окрестил позорным именем “великие разбойники”. Царь и его сподвижник Остерман подсмеивались над шведским королем, который очень любил подраться и вне войны не знал героизма. Петр не походил на славолюбца-завоевателя. Завоевания его были необходимы для создания в России возможности европейской цивилизации.
Русского преобразователя называют предшественником Фридриха II, первым “просвещенным деспотом”. Для него этого мало. В монархической власти он видел средство для развития богатства и просвещения родной страны. В решительные моменты жизни Петр отождествлял абсолютную власть с индивидуальной, нравственной волей. Так, перед Полтавской битвой царь ободряет своих воинов: “Вы сражаетесь не за Петра, а за государство, Петру врученное~ а о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, только бы жила Россия, слава, честь и благосостояние ее”. Может быть, эти слова не принадлежат лично ему, но то же самое он мог и должен был сказать. Самодержавие для Петра – орудие могущественное и провиденциальное: он сознательно готовил для своего народа лучшие условия и формы национальной жизни.
Преобразователя винят в подражательности, в преклонении перед Западом. Но для России нужны были наука, искусство и техника, которые возможно было заимствовать только с Запада. Царь не ставит своих подданных в унизительные отношения к иностранцам. Напротив, все действия и мероприятия Петровы направлены к тому, чтобы по возможности скорее уничтожить эту зависимость, убыточную для народа и государства. Молодые русские отправлялись в многочисленные командировки за границу, чтобы, вернувшись вполне выученными и подготовленными, заменить иностранцев в России. Петр говорил: “Нам нужна Европа на лет двадцать, тридцать, а затем мы можем обойтись и без нее”. Перенималось от иностранцев только то, что недоставало русским и что для них признавалось полезным. Когда в Берлинской академии был поднят вопрос о влиянии на Петра, Лейбниц справедливо заметил: “Академии нечего учить царя, что ему делать; в этом он не нуждается”. Петра обвиняют также в “самовластии”, в том, что в своих преобразованиях он употребляет принуждение, слишком крутые меры, насилует волю большинства. Но иначе и не могло быть в то время и в той среде, в которой он жил и действовал. Московский народ не проявлял инициативы, называл себя царскими холопами, сиротами, гулящими людьми и всего ожидал для себя только от царя и правительства. Субъективная воля монарха отождествлялась с самодержавной властью. Не один Петр, все так думали, что указами и повелениями можно создать общее благополучие, процветание промышленности и торговли, просвещенное и могущественное государство. Это убеждение проводилось во всех проектах реформ, составляемых для царя русскими и иностранцами. Лейбниц дал ему философское обоснование в своем учении о монадах, одушевленных атомах, представлявшем “глубоко задуманную попытку примирения индивидуализма с объединяющим взглядом на всю совокупность мировых явлений”. Между нравственностью и правом не проводилось резкой границы. Для основания права Лейбниц не довольствуется идеей человеческого общения, но восходит до понятия всемирной гармонии. Мудрая монаршая воля получает объективное основание и провиденциальное значение. Такова была сущность господствующих политических идей. Они оправдывались примерами западноевропейских государств. Во Франции – полный расцвет деспотизма; в Германии – всеуравнивающая, всесглаживающая бюрократия. Своею державною властью Петр внес в русскую жизнь зачатки самоуправления и коллегиальности. Но он не мог создать в России “крепких самостоятельных сословий”, когда еще не проявлялось ни малейшей общественной инициативы; не мог созывать и земских соборов, этих совещательных собраний московских царей, когда неотложны были решительные и коренные реформы государства ввиду настоятельных требований войны и политических событий.
Петр стоял выше понятий своего народа и был передовым человеком в современной ему Европе. Лейбниц, после беседы с царем, пораженный быстротой его соображения и обширными сведениями, пишет приятелю: “Умственные способности этого великого государя громадны”. Мысль для Петра не самоуслаждение, а производительная сила,от которой должно ожидать дела, практических результатов. Не получив систематического образования, царь не пропускал ни одного случая, чтобы расширить свои познания, и становится ученейшим мужем в своем государстве. “Откуда же он получил такую мудрость? – спрашивает Феофан в слове о Петре Великом, – академиями его были города и страны, учителями – послы при его дворе, иностранные государи, принцы, правители, министры; где бы он ни был, ничего не оставлял без внимания, без исследования”. Петр Великий, один из первых русских, понял систему Коперника и стал ее ревностным распространителем в своем отечестве. Обладая независимым и ясным умом, он ищет лучших людей во всех областях знания и политики, вступает в непосредственное сношение с вершинами европейской цивилизации. Сохранилось, например, его собственноручное письмо к Ло, когда знаменитый экономист, преследуемый проклятиями и презрением, искал себе убежища в Венеции. Виновниками бедствия Франции царь справедливо признает не опального экономиста, а короля и регента; он зовет Ло в Россию, предлагает ему чины, высокое поприще для его деятельности и титул князя Астраханского. Выучившись некоторым иностранным языкам, Петр находит время на чтение книг исторических и технических. После обеда он обыкновенно читал голландские газеты, делая отметки карандашом для “С.-Петербургских ведомостей”. Деятельно занимается выборкою книг для переводов; редактирует учебники, руководит составлением географических карт и описанием различных местностей, принимает участие в типографском и издательском деле. Указы и законодательные акты эпохи преобразования – большей частью труды самого царя или составлены под его непосредственным руководством.
Но, не получив в детстве правильного воспитания, Петр не умел сдерживать своего темперамента, не умел управлять своими страстями. “Это был человек хороший и вместе очень дурной, – отзывалась о нем принцесса Ганноверская София, – в нравственном отношении он был полный представитель своей страны”. Увеселения царя нередко переходили в грубый и циничный разгул. Невоздержанный в гневе, он имел болезненное расположение к созерцанию пыток и казней, был жесток, коварен и неразборчив в средствах на войне и в борьбе с внутренними врагами. Но современник Нартов оправдывает его: “Если бы когда-нибудь случилось философу разобрать архив тайных дел его (Петра), вострепетал бы от ужаса, что соделывалось против сего монарха. Мы, бывшие сего великого государя слуги, вздыхаем и проливаем слезы, слыша иногда упреки жестокосердию его, которого в нем не было. Когда бы многие знали, что претерпевал, что сносил и какими он уязвлен горестями, то ужаснулись бы, колико снисходил он слабостям человеческим и прощал преступления, не заслуживающие милосердия”. Темные стороны характера Петра объясняются частью болезненным расположением его нервной организации, частью общим низким уровнем нравственности той эпохи.
Петр отличался необыкновенно общительным нравом и свободным обращением с людьми. Сохранилось много анекдотов, как царь ходил пешком в гости к своим подданным, не разбирая звания и состояния: к вельможам, купцам, ремесленникам; плясал на свадьбах, угощался на крестинах, пировал на именинах, запросто толковал с хозяином, шутил с женою, играл с детьми или вел назидательные разговоры с гостями, причем любил изъясняться аллегориями, был весьма приятен в обществе. Многими его подданными вспоминается при этом, со слезами умиления, знаменитая царская “дубинка”. Не менее известно также, что темпераментом царь обладал горячим, пылким и скоро воспалялся гневом. “О Боже! – восклицал царь с сердцем, когда виновный оказывался правым, – будучи в состоянии исправить народ мой, не в состоянии нахожусь исправить самого себя!” И, раскаявшись, щедро награждал потерпевшего от его горячности. Он любил, когда ему говорили безбоязненно правду, хотя бы она была неприятна. “Князь Яков в сенате, – отзывался Петр о Долгоруком, – прямой помощник. Он сидит дельно и мне не потакает; без краснобайства режет прямо правду, не смотря на лицо”.
