Когда первое его неудовольствие прошло, Меттерних с возбужденной энергией обиженного властелина пускается на новые интриги, чтобы уничтожить всю силу протокола. Главная его задача теперь состояла в том, чтобы посеять раздор между Россией и Англией. Он пишет императору Николаю, что цель Каннинга – “ниспровержение всех основ общественного порядка”. В доказательство радикализма Каннинга Меттерних ссылается на знаменитую речь, которую английский министр произнес 12 декабря 1826 года в парламенте в защиту португальской конституции. В конце письма Меттерних выражает надежду, что эта речь должна произвести на царя такое же впечатление, какое она произвела на австрийского императора. “Она оскорбляет, – пишет Меттерних, – монархические чувства всех государей и национальную гордость всех народов”. В своей переписке с французским правительством Меттерних следует другой тактике. Он старается разжечь старое соперничество между Францией и Англией, уверяет, что Каннинг намеревается захватить Египет и другие турецкие провинции на Средиземном море. Наконец, он стремится действовать и на самого Каннинга. Ухватясь за то, что этот последний предложил Австрии примкнуть к петербургскому протоколу, Меттерних советует созвать новую конференцию в Лондоне. Цель Меттерниха состоит в том, чтобы выиграть время, которое нужно египетскому паше Ибрагиму для полного усмирения Греции. Но после некоторых переговоров Каннинг сухо отклонил австрийское предложение, основываясь на том, что Австрия не признает законной просьбы греческого правительства о посредничестве, тогда как для Англии это признание является условием sine qua non.

Неописуемая радость охватила Меттерниха, когда пришла весть о внезапной кончине Каннинга в августе 1827 года. “Англия освободилась от одного бича”, – пишет Меттерних по поводу этого события.

Соглашение между Россией, Англией и Францией осталось в силе и приводилось в исполнение и после смерти Каннинга. Общий флот трех держав показался в греческих водах в то время, когда их посланники представляли Высокой Порте ультиматум о немедленном прекращении военных действий и об открытии переговоров при их посредничестве. Таким образом, отношения с Турцией были фактически прерваны тремя державами. Этот момент и выбирает Меттерних, чтобы попытаться снова разрушить все дело друзей Греции. Через своего посланника в Константинополе он предлагает Порте следующий хитрый план. Порта как будто бы по своей собственной инициативе должна попросить Австрию сделаться посредницей между ею и тремя союзными державами. Это затянуло бы переговоры, и Турция выиграла бы время. Порта, конечно, с готовностью согласилась на австрийское предложение. Сам султан выразил свою благодарность “старому другу, австрийскому императору, и в частности князю Меттерниху, в высоких достоинствах которого он уже давно был убежден”. Это происходило 20 октября, но в этот же самый день весь турецко-египетский флот был уничтожен при Наварине.

Известие о блестящей победе союзного флота над турками вызвало всеобщий восторг в Европе. Одни видели в ней торжество христианской цивилизации над азиатским варварством; для других это было победой не только над Турцией, но и над Священным союзом.

Наварин мстил за Испанию, Неаполь и Пьемонт. “Битва при Наварине, – писал французский публицист Пьер Лебрэн, – выиграна народами! К победному клику, несущемуся от архипелага, впервые, после многих веков, могут присоединиться все народы. Наваринские пушки открыли новую эру и возвестили торжественное воцарение общественного мнения, которое в первый раз поднялось выше престолов и сделалось фактическим повелителем флота и войска. Оно отдает приказы адмиралам и увлекает за собой самих царственных властителей, заставляя их признавать его победы и пользоваться его лаврами”.

Даже спокойные и невозмутимые дипломаты – и те заразились всеобщим энтузиазмом. “Что скажет наш друг Меттерних, – писал Нессельроде Татищеву в Вене, – после этой колоссальной победы? Он опять будет пережевывать свои устаревшие и скучные принципы; он будет говорить о праве. Да здравствует сила! Она теперь управляет миром, и я вполне согласен, что мы все должны предоставить слово адмиралам. Они-то именно умеют легко разрешать вопросы”.

Меттерних был другого мнения: Наваринская победа для него была “страшной катастрофой”. Присылая императору Францу копию с вышеприведенного письма Нессельроде, он прибавляет со своей стороны: “Так думали и говорили Карно и Дантон, как и все их последователи. Это не помешало им всем быть побежденными устаревшими и скучными принципами; то же самое случится и с фанфаронадами графа Нессельроде”. В ответ на эту заметку император Франц пишет Меттерниху: “Я уверен, что если бы вы были на месте... вам удалось бы с Божией помощью разрешить злополучный восточный вопрос, не нарушая священных принципов и не попирая ничьих прав, как это делает слабохарактерный граф Нессельроде”. Наваринское событие совсем охладило отношения между Россией и Австрией. Но, кроме того, Меттерних узнал, что, независимо от политических разногласий, он лично ненавистен русскому царю. Последний считал Меттерниха ответственным за все неудачи внешней политики Александра I. Сам же император Франц отзывался о Николае I как о молодом и неопытном человеке, который, удачно справившись с декабристами, не желает слушать никаких советов.

Разочарования ждали Австрию со всех сторон. Во Франции подготавливался тоже своего рода Наварин, жертвой которого должна была сделаться династия Бурбонов. Предвестником Июльской революции было торжество либералов на генеральных выборах в ноябре 1827 года. По поводу всех этих событий Меттерних пишет императору Францу: “Вообще настоящий момент представляет зрелище всеобщего потрясения; вот каковы последствия либеральной политики”. В действительности же, если когда-нибудь, в течение XIX столетия, Европа следовала политике неограниченного деспотизма, то это было в эпоху, о которой говорит Меттерних.

Известие о Наварине, о торжестве либералов во Франции, о неминуемой войне между союзными державами и Турцией наполняют меланхолией душу самого императора Франца. “Нужно молиться Богу, – пишет он Меттерниху, – чтобы эти воинственные проекты не были выдуманы либералами с целью отвлечь внимание союзников в другую сторону и воспользоваться этим моментом, чтобы вызвать внутренние перевороты в некоторых странах, например, во Франции”.

События не повиновались воле монарха и его канцлера. Они привели и к независимости Греции, и к пробуждению других христианских народностей в Турции, и к Июльской революции во Франции со всеми ее бесчисленными последствиями.

Несмотря на восстановление династии Бурбонов со всеми ее репрессивными и охранительными законами, Франция продолжала оставаться очагом революционного движения. Пятнадцать лет нового царствования Бурбонов не только не увеличили их популярности, но еще больше доказали, что революция открыла между ними и французским народом непроходимую бездну. Против Карла X поднимались протесты со всех сторон, начиная с фрондирующих роялистов, подобных Шатобриану, и кончая доктринерами, республиканцами и бонапартистами. С особой силой проявилась эта оппозиция во время законодательных выборов конца 1827 года. Карл X попробовал управлять некоторое время с либеральным министром Мартиньяком, а потом, повернув круто направо, поставил во главе правительства ультрароялиста князя Полиньяка со специальной миссией подавить либеральное движение.

Эта последняя перемена особенно пришлась по вкусу Меттерниху, который несколько раз заявляет в своих письмах о том, что возлагает большие надежды на смелость Полиньяка. А когда вышли знаменитые декреты, уничтожавшие свободу печати и Хартию, Меттерних назвал королевский манифест, приложенный к ним, документом, “который не потеряет никогда своей цены”.

Вызванная июльскими декретами революция распространилась по всей Европе. В октябре того же 1830 года восстала Бельгия против голландского владычества, в декабре – Польша, в феврале следующего года произошли революции в Ферраре, Парме, Модене и Папской области. Германия тоже не осталась вне вулканического кольца. В сентябре 1830 года произошли крупные беспорядки в Лейпциге и Дрездене, в мае 1832 года была устроена в Гамбахе (Бавария) большая демонстрация, на которой впервые был поднят флаг “объединенной Германии”, составленный из трех цветов: черного, красного и желтого. Через год в апреле вспыхнуло вооруженное восстание во Франкфурте. Все эти события не были неожиданными для Меттерниха, как говорил он сам. Не он ли постоянно предупреждал европейских монархов относительно революционной опасности? Что он сам своей политикой увеличивал эту опасность, ставя препятствия спокойному и мирному течению прогресса, – того Меттерних не был в состоянии понять. Его задача теперь, как и всегда, оставалась неизменной: ее составляла борьба с революцией, под какими бы формами она ни являлась. Однако Меттерних не мог не заметить, что, несмотря на пятнадцатилетний режим притеснений и строгостей, зло не только не уничтожено, но, наоборот, как бы разрастается. Сознание, что почва ускользает из-под его ног и что все вокруг рушится, должно было вызвать некоторую горесть даже в душе самоуверенного и самодовольного канцлера. “Моя самая сокровенная мысль, – писал он 1 сентября 1830 года Нессельроде, – заключается в том, что наступило начало конца старой Европы. Я решился погибнуть вместе с ней, исполнив предварительно свой долг”. Слова “смерть” и “конец” встречаются не только в его письмах, но и в его разговорах. “Сегодняшний разговор с Генцем, – пишет г-жа Меттерних, – представлял большой интерес; все их беседы касаются почти только тяжелой агонии, в которой находится наш несчастный мир”.