Но самое сильное столкновение между русским царем и австрийским министром произошло на знаменитом Венском конгрессе.

Фабула, задуманная драматургом, редко бывает так сложна и запутана, так богата ошеломляющими неожиданностями, блестящими сценическими эпизодами и неподражаемым комизмом, как история Венского конгресса. Тут все было: и интриги, и подкупы, и женщины, и громкие слова, за которыми скрывались низменные, эгоистичные интересы, и торжественные празднества в честь “Согласия и мира”, на которых подготовлялись измена и вероломство. Достаточно припомнить заключение тайного союза между Австрией, Англией и Францией против официальных союзников первых двух государств – России и Пруссии, чтобы судить о духе, господствовавшем на конгрессе.

Верную характеристику Венского конгресса дает ближайший сотрудник Меттерниха – Генц, не стеснявшийся в своих частных письмах и называвший вещи их собственными именами. “Громкие фразы о преобразовании общественного строя, об обновлении политической системы Европы, о прочном мире, основанном на справедливом распределении сил, и прочее, и прочее, пускались в ход, чтобы обманывать народ и чтобы придать этому собранию характер достоинства и величия. Между тем, главной его целью был раздел добычи между победителями”, причем добыча была обильная, а аппетиты победителей развиты до крайней степени. Пруссия, кроме своих старых провинций, хотела присоединить к себе и все саксонское королевство, владетель которого был в союзе с Наполеоном; Александр хотел присоединить к России Варшавское герцогство, Австрия – свои бывшие владения в Германии, Италии и Галиции. Целая вереница больших и мелких владетелей Рейнской конфедерации стремилась сохранить положение, созданное в их пользу Наполеоном; лишенные трона итальянские короли и князья желали вступить обратно на свои потерянные престолы. После территориальных вопросов шли вопросы политические, как, например, будущее устройство Германии.

Единственными государствами, не требовавшими никаких территориальных увеличений, были Англия и Франция. Интересы первой заключались в уничтожении власти Наполеона, в безграничном владычестве на морях и в экономическом господстве на континенте. Положение Франции было исключительное. Хотя она уже была Францией Бурбонов, предполагаемых союзников монархической Европы, однако по тайному Шомонскому договору, заключенному в 1813 году между Австрией, Россией, Англией и Пруссией, она была поставлена под контроль последних и низведена до степени неблагонадежной державы, которую следует всячески устранять от общих дел Европы. Поэтому в первое время роль Франции на Венском конгрессе была совсем ничтожна. Делегаты четырех союзных государств не допускали на свои предварительные заседания французских уполномоченных и старались в то же время изолировать их от делегатов других стран. Так, например, Меттерних негодовал на испанского посланника Лабрадора за его отношения с Талейраном. “Видели ли вы г-на Талейрана? – спросил баварский король того же самого посланника и, после утвердительного ответа последнего, прибавил, – Я тоже хотел бы видеться с ним, но не решаюсь”. Однако Франция скоро вышла из-под этого своего рода духовного запрещения, благодаря возникшим между союзными государствами раздорам.

Главная причина разногласия заключалась в саксонском и польском вопросах. Австрия смотрела с большим опасением на увеличение Пруссии – своей вчерашней и завтрашней соперницы, боясь ее влияния на немецкие государства. Этим объясняется, почему Меттерних и в Париже противодействовал Пруссии, желавшей получить часть французской территории на левом берегу Рейна. Благодаря оппозиции Меттерниха, действовавшего в этом случае заодно с Англией, Пруссия не могла получить с этой стороны никаких увеличений. Но с тем большим упорством обиженные прусские дипломаты требовали на Венском конгрессе присоединения всего саксонского королевства к прусским владениям. Желания Пруссии встречали полное сочувствие Александра I, получившего взамен поддержки, которую он оказывал Пруссии, ее обещание содействовать ему в деле присоединения к России Варшавского герцогства. Но если Австрия боялась усиления Пруссии, она точно так же не могла смотреть без страха на распространение русского владычества и влияния на Центральную Европу. Не меньше опасалась этого и Англия, не забывавшая своего исконного соперничества с Россией на востоке. Эта несовместимость интересов союзников открывала широкую арену для подпольных интриг, которыми занялись Меттерних и Талейран.

Мы уже несколько раз имели случай говорить о бывшем аббате Талейране, служившем с одинаковым усердием и одинаковым вероломством всем режимам; но здесь, на Венском конгрессе, он впервые показал себя во весь рост как остроумный, смелый и ловкий интриган. Какой-то подпольный юмористический листок, выходивший в 1814 году в Вене, изображал французского уполномоченного с шестью головами: под одной написано “Да здравствует Революция!”; под другой – “Да здравствует Республика!”; под третьей – “Да здравствует первый консул!”; под четвертой – “Да здравствует император!”; под пятой – “Да здравствует король!”; под шестой – “Да здравствует... (неизвестно что)!”. Карикатурист верно угадал: через пятнадцать лет Талейран кричал: “Да здравствует Луи-Филипп!” Он начал свою общественную карьеру аббатом – звание, которое скоро бросил, увлеченный распутной светской жизнью; но под старость он захотел еще раз обмануть и людей, и Бога, примирившись с церковью. Остроумные слова Талейрана обходили не только парижские, но и столичные салоны всей Европы. “Глупее Маре есть только один человек в мире, – говорил он, – это герцог Бассано”[4]. “Штыками можно воевать, но на них сидеть нельзя”, – сказал Талейран при другом случае. “Как жаль, что вас здесь нет, – писал он из Парижа Меттерниху в 1811 году. – Вы не преминули бы утешить герцога Бассано в его дипломатических неудачах и госпожу Жюно после отъезда ее мужа, у каждого свое горе, а у вас лекарство против всего”. Но в то же самое время Талейран говорил: “Остроумием можно сделать все и не добиться ничего”. Он принадлежал к распространенной в свое время категории безнравственных, ни во что не верующих вельмож старого режима, относившихся к своим убеждениям как к мелкой монете, которую можно разменять на власть, почести и удовольствия. Однако и в этом занятии бывают люди неопытные, легко попадающиеся при первой проделке, – но бывают и артисты, которые могут до конца жизни безнаказанно упражняться в своем искусстве. К таковым именно и принадлежал Талейран. Его проницательность, осторожность, спокойствие духа, находчивость и остроумие помогали ему лавировать среди самых опасных рифов политической жизни, о которые разбивал свою будущность не один менее ловкий дипломат.

Мы уже видели, как Талейран, будучи министром и обер-канцлером Наполеона, вел подозрительные сношения с Меттернихом и позже с Александром I. Нам известно также, что Наполеон, возвратившись из Испании, лишил его упомянутых должностей после бурной сцены, во время которой он его обозвал государственным преступником. Однако это ничуть не смутило Талейрана. Он продолжал являться первым на всех церемониях и своим невозмутимым спокойствием вызвал удивление всех и в особенности находившегося в это время в Париже канцлера Румянцева. Русскому сановнику в своей жизни приходилось видеть не раз, как воздвигались и рушились положения многих знаменитых людей, “...но никогда, – писал он Александру, – я не видел человека, встречающего немилость с такой гордостью, как Талейран”.

И после своего падения Талейран продолжал тайные отношения с Александром через секретаря русского посольства в Париже – Нессельроде, или непосредственно сносясь с русским государем письмами, в которых он давал ему полезные указания относительно внутреннего состояния Франции, политики Наполеона и прочего. По каким побуждениям действовал Талейран? С одной стороны, он, вероятно, предвидел близкое падение Наполеона и хотел подготовить себе будущую карьеру, с другой же, эти сообщения приносили ему непосредственные выгоды, о чем свидетельствуют письменные просьбы о деньгах, которыми он осаждал своего царственного корреспондента[5] Благодаря покровительству Александра Талейран сделался главою временного правительства до возвращения Бурбонов, а потом министром последних.