Но Верховный главнокомандующий не явился в штаб своего подручного генерала. Какими-то путями он узнал, что в ставке Северного фронта неблагополучно: тут образовался военно-революционный комитет, генерал Черемисов признал его и начал совместную работу, а комиссар Войтинский сложил полномочия… Керенский, соблюдая строгую тайну, остановился у своего родственника и сотрудника полковника Барановского.
Тут он виделся с Войтинским. Войтинский действовал целую ночь и весь день 25-го в силу приказа «звездной палаты». Но он не имел никакого успеха. И не мог иметь в силу позиции, занятой командованием Северного фронта.
Керенский составил и послал в Петербург приказ от 25 октября за № 814. Во всех ротах, сотнях, командах, батареях, эскадронах, на судах и проч. приказывается прочесть, что Керенский сохраняет свои посты и того же требует от всех начальников и комиссаров в дни смуты, вызванной безумием большевиков… Но дальше Керенский, видимо, не знал, что делать; надежных войск вокруг не было. Измена ставки Северного фронта обрушилась на него решительным ударом. Все его действия были парализованы. Надежда оставалась на корпус Краснова. Но что с ним?..
Краснов утром получил телеграмму в своем штабе, в Острове. Сейчас же он отдал распоряжения о походе в соседние пункты и города, где была расположена 1-я Донская дивизия. Начали готовить эшелоны. Но дело не ладилось. В соседних пунктах войска не грузились. Когда по истечении надлежащего срока это выяснилось, Краснов сделал запрос о причинах. Начальники местных гарнизонов телеграфно отвечали: войска не грузятся по приказу командующего Северным фронтом.
Итак, Главковерх приказывает одно, Главкосев – другое. Ничего не оставалось делать, как выяснить недоразумение с самим Черемисовым. Краснов полетел в автомобиле во Псков и приехал туда уже ночью, когда в Смольном заседал съезд, а Зимний был при последнем издыхании.
Черемисов заседал в местном Исполнительном Комитете. Сначала он было уклонился от приема Краснова, а потом принял очень «странно». Его маловразумительный ответ был: сидите подобру-поздорову на месте и никуда не суйтесь – будет лучше и для дела, и для вас самих.
Глубокой ночью, не зная, что предпринять, Краснов отправился искать знакомого ему комиссара Войтинского. Он жил в своем «комиссариате», но его там не оказалось. Он явился под утро, когда министры уже были в Петропавловке, а заседание съезда подходило к концу… Войтинский был совершенно потрясен встречей с Красновым.
– Сам бог вас послал сюда, – воскликнул социал-демократ, увидев нежданного, но надежного союзника в лице активнейшего сторонника Романовской династии.
Войтинский немедленно снарядил Краснова к Керенскому. Краснов глубочайше презирал Керенского, но твердо шел по холодным, залитым лупой улицам древнего Пскова, чтобы предоставить в распоряжение этого демократического адвоката свою шпагу и жизнь. Иного выхода, иных путей к «освобождению родины» не было никаких.
Не спавший несколько ночей, изможденный, истрепанный вконец Керенский встретил Краснова с начальственным удовлетворением. С обычной крикливостью, заменяющей государственность и солидность, он стал перечислять, какие части он «даст» Краснову в дополнение к его корпусу для похода на Петербург: 37-я пехотная дивизия, 1-я кавалерийская и весь 17-й корпус… Довольно? Разумеется! Весь Петербургский гарнизон – это не сила. Керенский перечислял, адъютант записывал, Краснов соглашался. Но все это казалось каким-то не серьезным, а инсценированным, игрушечным действием… Ведь все эти войска не пойдут! Керенский не опровергает этого. Но что же делать?
Ранним утром, еще в полутьме, Керенский и Краснов мчатся в автомобилях обратно в Остров. Надо захватить с собой эшелоны, которые начали грузиться, и немедленно наступать. Остальные подтянутся. Теперь, когда налицо сам Верховный главнокомандующий, приказ о погрузке, надо думать, будет выполнен.
Керенский велел собрать комитеты частей и, изнемогая от усталости и потрясений, обратился к ним с агитационной речью. Слушали казенно. Но и тут раздались отдельные большевистские голоса… Хуже было на улице, перед домом. В ожидании Керенского собрались дамы с цветами, но собралась и толпа, настроенная враждебно. Она влияла на настроение казаков, идущих в поход. Она частью отражала, частью создавала и общее настроение всего города.
Дело не ладилось. На словах была полная готовность со всех сторон, но на деле ничего не выходило. Не было вагонов, паровозов, машиниста… На вокзале прибегли к демонстрации «почетного караула». Это немного подействовало. Но все же пришлось ехать с каким-то собственным машинистом. С эшелоном поехал и сам Керенский. Зачем?.. Смысла в этом не было никакого. Но в этом признаки безнадежности. Керенский, не видя благоприятных условий, не бросился ни в Ставку – собирать сводные войска со всего фронта, ни к тем частям, которые были предназначены в армию Краснова, но могли не выступить без его понуждения. Очевидно, Главковерх не надеялся на силу понуждения. Но все же, казалось бы, он обязан был собирать войска в качестве политического центра, а не сопровождать армию, мешая полководцу, в качестве коронованной особы.
Ехать приходилось снова мимо враждебного Пскова. Его проехали без остановки… Тащились целый день – нудно и мрачно. По-прежнему везде встречали сочувствие, но не содействие. Проехали Лугу…
Встретили офицеров, ехавших из Петербурга. Они рассказывали, что юнкера защищают Зимний. Произошла характерная сцена. Керенский протягивает руку офицеру-рассказчику, который вытянулся перед ним. Офицер продолжает стоять вытянувшись, с рукой под козырек. Керенский ставит на вид: «Поручик, я подаю вам руку». Поручик рапортует: «Г. Верховный главнокомандующий, я не могу подать вам руки, я – корниловец»…
Совершенная фантасмагория! Керенский идет на революционный Петербург во главе войск, недавно объявленных им мятежными. Среди их командиров нет человека, который не презирал бы Керенского как революционера и губителя армии. Не вместе ли с большевиками отражал и шельмовал эти войска два месяца назад этот восстановитель смертной казни, этот исполнитель корниловской программы, этот организатор июньского наступления?
Эшелон приближался к Гатчине. Там придется ждать, пока стянутся другие эшелоны. Но, может быть, придется брать город с бою?.. Необходимо хоть немного отдохнуть. Но Керенский упустил сделать важное дело. Он выходит из своего купе, поднимает задремавшего Краснова и декламирует:
– Генерал, я назначаю вас командующим армией, идущей на Петроград! Поздравляю вас, генерал!
Так не сочинить было генералу Краснову, видевшему Керенского в первый раз в жизни. Но тут живой Керенский. Лучше не скажешь… Но, позвольте, что же, наконец, это за армия? Сколько же войска идет с Керенским? Военно-революционный комитет в утешение рабочим и солдатам публиковал, что Керенский ведет всего пять тысяч. Сам вновь назначенный командующий точнее посчитал свою рать: шесть сотен 9-го и четыре сотни 10-го Донских полков, по 70 человек в сотне – всего 700 всадников, а если спешиться, то 466 человек.
К ночи на 26-е, когда уже началось второе заседание съезда, подъехали к Гатчине. Стали выгружаться и сейчас же столкнулись с неприятелем. В это же время на станции выгружалась рота, прибывшая из Петербурга. Это были измайловцы и матросы. Поставили было на полотно орудие. Но пешие казаки с офицером, в числе восьми человек, атаковали роту, обезоружили и взяли в плен. Сопротивления не было… Подошла еще рота из Петербурга. С ней поступили так же. Сомневаться в правдивости показаний врага нет никаких оснований.
Гатчина была занята без выстрела… Керенский от 27 октября приказал объявить во всех ротах и проч., что он, командующий всеми вооруженными силами республики, прибыл с фронта во главе войск, преданных родине; город взят без кровопролития; роты кронштадтцев, семеновцев, измайловцев и моряки беспрекословно сдали оружие; мятежники отступают… Тут было некоторое преувеличение. Но это неважно…
