Но пока развертывалась на Невском проспекте эта важная и интересная страница в нашей истории, старое Временное правительство все еще томилось в тихой полутемной комнате Зимнего дворца. Со своей стороны оно совсем не решило умереть. Напротив, оно надеялось на помощь и на сохранение своих жизней и своих постов. Но все же оно томилось мучительно.

Казаки ушли из дворца. Охраны стало меньше… Сообщили по телефону, что из думы во дворец идут гласные и другие, человек 300. Предупредили юнкеров, чтобы в них не стреляли: два фонаря…

Пальчинский докладывал: толпа напирала несколько раз, но после выстрелов юнкеров отступала. Стреляли-де в воздух… Но трескотня ружей и баханье пушек становились все чаще… Вдруг шум и выстрелы в самом дворце: ворвалось 30–40 вооруженных людей, но уже обезоружены и арестованы.

– Большие трусы, – сообщает Пальчинский и уверяет, что дворец продержится до утра.

Снова шум, крики, топот и – один за другим два взрыва. Министры вскочили с мест. Бомбы! Во дворец забрались несколько матросов и бросили две бомбы с галерейки, идущей вдоль «темного коридора», в верхней его части. Бомбы упали на пол, близ входа в комнаты Николая II и легко ранили двух юнкеров. Доктор Кишкин подал им медицинскую помощь. Матросы арестованы. Но как они могли проникнуть? То 40 человек ворвалось силой, то несколько матросов проникло тайно. Видно, Пальчинский со своим гарнизоном были не слишком на высоте.

Доложили: женский ударный батальон ушел домой. Захотел и ушел, как казаки. Видимо, осаждающая армия пропускала вражеские отряды, как решето воду. Никакой осады все еще не было.

Но перестрелка начинала принимать характер основательного сражения. Невероятно, чтобы стреляли только в воздух и чтобы не было жертв. Кровопролитие в тех или иных размерах, несомненно, происходило. Почему, зачем? Потому, что Военно-революционный комитет не догадался раньше арестовать правительство и даже отпускал арестованных. Затем, чтобы министры, сбежавшие с поста, еще могли утешаться мыслью, что они не сбежали.

Доложили: юнкера такого-то училища ушли. Ушли так ушли. Правительство их не удерживало, но давало в город бюллетени по телефону: отбиваемся, не сдаемся, нападение отбито в таком-то часу, ждем подкреплений… Вот какие у нас были правители!

Снова шум в коридорах. Ворвалось человек 100 «большевиков». Охрана приняла их за депутацию из думы. Вражья сотня дала себя без труда обезоружить… Доложили: юнкера такой-то школы ушли. Нельзя не отметить: стороны настроены фанатически и дерутся как львы.

Опять ворвалась толпа и обезоружена; опять ушла какая-то часть из охраны. Сколько же осталось? Кого же теперь больше во дворце – защитников или пленных? Не все ли равно! Министры равнодушны. Но за стенами стреляют по-прежнему… Был второй час.

Опять шум внизу. Он растет – ближе и ближе. Он уже в «темном коридоре» и подкатывается, нарастая, к самым дверям. Очевидно, дворец «штурмовали» и «взяли» его… К министрам влетает юнкер и, вытянувшись, рапортует:

– Готовы защищаться до последнего человека. Как прикажет Временное правительство?

– Не надо, бесцельно. Сдаемся… Не надо крови!.. Весь дворец уже занят?

– Занят. Все сдались. Охраняется только это помещение.

– Скажите, что мы не хотим кровопролития и сдаемся. Мы уступаем силе…

– Идите, идите скорей! Мы не хотим крови!..

Вы скажете: теперь министры начали кое-что понимать и пришли к разумному решению. Наоборот, для разумного решения было уже поздно, а министры, окончательно утратив всякое понимание, не видели, как отвратительно и смешно их лицемерие.

Юнкер за дверью доложил решение министров победоносным повстанческим войскам, которые шумели нестерпимо, но не шли дальше: ни шагу против воли этих серьезных юнкеров. Шум сразу принял иной характер.

– Сядем за стол, – сказали министры и сели, чтобы походить на занятых государственных людей.

Двери распахнулись. Комната сразу наполнилась вооруженными людьми во главе с самим Антоновым. Но тут ловко подскочил Пальчинский:

– Господа, мы только что сговорились с вашими по телефону. Подождите, вы не в курсе дела!..

Главари отряда чуть было не смутились, но сейчас же оправились.

– Объявляю вам, членам Временного правительства, что вы арестованы! – закричал Антонов. – Я член Военно-революционного комитета…

– Члены Временного правительства подчиняются насилию и сдаются, чтобы избежать кровопролития, – сказал Коновалов.

– Кровопролития! А сами сколько крови пролили, – раздался возглас, сочувственно подхваченный толпой. – Сколько полегло наших!

– Это неправда! – крикнул возмущенный Кишкин. – Мы никого не расстреливали. Наша охрана только отстреливалась, когда на нее нападали!

Кишкин это крикнул, Малянтович сочувственно описал. Может быть, найдутся и еще столь же остроумные люди. Я вижу, что необходимо пояснить: правительство именно учинило кровопролитие – одним тем фактом, что организовало свою охрану, свою защиту, оборону; обязательная задача и функция обороны всегда в том и состоят, чтобы «отстреливаться от нападающих» или – в более общей форме – отражать нападение; охрана, не выполняющая этих функций, по самой идее не есть охрана, организуемая для обороны; при развертывании боевых действий кровопролитие есть совершенно неизбежный результат правильного функционирования охраны, организованной для обороны; в случае нежелательности кровопролития надлежит либо не организовать охраны и обороны, либо упразднить охрану, отменить оборону (приказать сдаться) до начала или при самом начале боевых действий… То есть в данном случае надлежало утром поступить так, как министры поступили уже после «взятия приступом» Зимнего дворца.

Если же при этом были жертвы, то в них повинны наши жалкие министры, так же как организаторы восстания. Смольный виновен в том, что не избежал кровопролития, несмотря на полную к тому возможность. Однако его оправдание было в идее, от которой он, по существу дела, не мог отказаться. Но что могли бы сказать в оправдание своей преступной бессмыслицы государственные люди последней коалиции? Они предпочитают не признавать самого факта учиненного ими кровопролития. Но это только прибавляет им либо трусости, либо глупости… Людовик XVI 10 августа поставил себе в Тюильри сильную охрану из швейцарцев, приказал ей защищаться и устроил кровопролитие. Он хорошо знал, что он защищал монархию и свой собственный трон, идею, интересы и личность. Его преступление имеет определенный смысл, исторический и логический. А эти наши мудрые правители и либерально-гуманные интеллигенты? Чего хотели они?..

Настроение ворвавшейся толпы, с ног до головы вооруженной, было очень повышенное, мстительное, злобное, рискованное. Антонов унимал особенно расходившихся матросов и солдат, но не имел достаточно авторитета. Начали составлять протокол. А министры агитировали завоевателей. Особенно кипятился Кузьма Гвоздев, убеждая направо и налево, что он свой брат – рабочий. Настроение то повышалось, то остывало. Сильно подействовало сообщение, что Керенского нет налицо. Раздались крики, что необходимо остальных переколоть, чтобы не убежали вслед за Керенским.

После довольно долгой процедуры опросов, записей, перекличек двинулись арестантской колонной к выходу. Путь лежал в Петропавловскую крепость. В темноте, в третьем часу ночи, среди густой возбужденной толпы двигалась колонна по Миллионной и Троицкому мосту. Не один раз жизнь бывших министров была на волоске. Но обошлось без самосуда.

За восемь месяцев революции Петропавловка принимала в своих стенах третий вид арестантов: сначала царские сановники, потом большевики, теперь друзья Керенского, «избранники» меньшевистско-эсеровской демократии… Что-то еще предстоит видеть этим невозмутимым стенам?..

В Большом зале Смольного огромное собрание стало явно разлагаться от беспорядка, тесноты, усталости и напряжения. По поводу резолюции, внесенной Троцким, выступали ораторы оставшихся фракций. И левые эсеры, и новожизненцы категорически осуждали поведение правых групп, но высказывались против резкой резолюции… Затем снова появились «внеочередные ораторы». Но собрание взмолилось. Был объявлен перерыв.