Это, конечно, не удовлетворило партийных товарищей Керенского. Но не удовлетворило и меня. Гоц и Зензинов требовали хоть какой-нибудь «поддержки». А я настаивал на немедленной ликвидации… К негодованию Гоца, я заявил, что меньшевикам-интернационалистам, может быть, и придется голосовать за эту «формулу», но лишь после провала нашей собственной, которую мы внесем отдельно… В общем же, насколько помню, мы не пришли к окончательному решению.
Я уже высказывал свое мнение о «текущем моменте». Именно меньшевистско-эсеровские группы могли сказать тогда решающее слово. Это было последним и единственным, хотя и не очень надежным, средством повернуть ход событий. Но для этого старый советский блок должен был сделать поворот на 180 градусов от своей традиционной линии. Надо было решительно оторваться от Зимнего и вступить в союз со Смольным.
Между тем, как видим, промежуточные группы метались и колебались, но все еще не могли обрубить канат, который связывал их с традиционной базой. Они отказались от доверия и поддержки, признав, что на прежнем пути будет гибель. Но перед лицом страшной большевистской лавины они готовы были защищаться если не под высокой рукой неограниченного Керенского, то рядом и в контакте с ним.
В день 24-го были зарегистрированы нижеследующие акты, произведенные от имени ЦИК. Во-первых, энергичное воззвание к гарнизону – забыть о безумных попытках «выступления» и слушаться только приказов штаба. Во-вторых, обращение к Военно-революционному комитету с требованием отменить телефонограмму о комиссарском контроле над штабом (Военно-революционный комитет ответил, что даст ответ, но ответа не дал). В-третьих, при телеграфной передаче утренней речи Керенского комиссарам действующей армии было прибавлено: ЦИК всецело находится на стороне Временного правительства и даже переезжает из Смольного в помещение Главного штаба.
Я констатирую, что ни пленум ЦИК, ни бюро не собирались и не обсуждали этих вопросов в эти дни. Если все эти акты совершила «звездная палата», то они были самочинны и незаконны. Это были акты растерянных и колеблющихся лидеров, которые уклонялись от политической солидарности с правительством, но оставляли его у власти; которые боялись попасть в сети корниловцев, но оказывали им техническое содействие.
Если бы «звездная палата» не действовала узурпаторски, а прислушалась к своей собственной армии, если бы дело обсудил ЦИК, то результаты могли бы быть и несколько иные. В этом отношении показательны заседания меньшевистской и эсеровской фракций будущего советского съезда. Они состоялись в те же часы предпарламентского перерыва. Я там не был, но, кажется. Дан и Мартов успели слетать туда после нашего междуфракционного совещания. Прения провинциалов, возглавляемых москвичами и петербуржцами, были очень бурны. Мнения разделились. Но большинство высказалось в пользу следующих положений: 1) немедленная полная реконструкция власти и образование ее из одних только демократических партий, 2) отрицательное отношение к методам большевиков, 3) отпор всяким попыткам раздавить движение вооруженной силой… При голосовании частных вопросов только один высказался за коалицию, а двое – за власть Советов.
Что же касается фракции эсеров, то тут большинство были левые. А в общем ясно, что лидеры действовали не только самочинно и незаконно, но как будто вопреки «общественному мнению» своих партий…
Кстати сказать, во фракции эсеров выступил представитель Семеновского полка. Он уверял, что его полк стоит за чисто демократическую власть из всех советских партий и он поддержит именно тех, кто стоит за такую власть. Ни в каком случае не следует игнорировать это типичное выступление. Если бы поскрести «большевизм» тогдашнего Петербургского гарнизона и пролетариата, то под ним очень легко обнаружилась бы такого рода позиция – в самых широких слоях. «Большевизм» в них был не чем иным, как ненавистью к коалиции и тягой к земле и миру.
В те же часы этажом выше, в Смольном, состоялась довольно интересная беседа… События дня, естественно, произвели огромный переполох в столичном муниципалитете. Катится лавина, противодействие ненадежно, жизнь и имущество населения миллионного города с минуты на минуту могут быть отданы на поток и разграбление. Надо «принимать меры». Но сначала надо толком разузнать, в чем дело… Недолго думая, городская управа снарядила делегацию в Смольный. Ее принял сам Троцкий.
«Выступление?»… Никакого приказа Совет не отдавал. Захват власти? Это подлежит компетентному решению съезда. Если съезд не пойдет на это, Петербургский Совет подчинится. Но поручиться за такой исход дела трудно. Вместе с тем Совет сегодня выступать не думает, но правительство провоцирует. Отдан приказ об аресте Военно-революционного комитета. На это рабочие и революционная армия могут дать один ответ: беспощадная вооруженная борьба… Далее, эксцессы, грабежи, самочинные обыски? Это предусмотрено. Для борьбы с этим все будет поставлено на ноги… Ну а если городское самоуправление, как высший выборный орган, не согласится с программой действий Совета? Тогда – конституционный метод: роспуск городской думы.
Все очень хорошо, складно и ясно. Но переполоха в думе это не уменьшило. Вечером собралось большое и бурное заседание. Выступали Луначарский, Милюков и другие первоклассные, ответственные парламентарии. Решили: протестовать против насилия большевиков, призвать население сплотиться вокруг верховной и авторитетнейшей гражданской власти, какой является дума; образовать «Комитет общественной безопасности» из представителей центральной и районных дум.
Но это было уже около полуночи. Вернемся к раннему вечеру.
Заседание Предпарламента возобновилось в шесть часов… Я только что побывал на минутку в редакции, а потом забежал чего-нибудь поесть в «Вену», в двух шагах от Мариинского. И на улицах, и в шумном ресторане было совершенно пусто. Только один стол занимали необычные гости – вооруженные матросы. У подъезда я встретил известного нам правого меньшевика Гольденберга, сию минуту вернувшегося из-за границы. Он бросился на меня с расспросами: что происходит?.. Я, по обыкновению, начал решительно полемизировать с собеседником, но оказалось, правый оборонец успел за границей полеветь чуть не до большевизма. Мы никак не могли столковаться с ним…
В зале Предпарламента было немноголюдно, но очень оживленно. На трибуне был Камков и при шуме правых всячески поносил Временное правительство, требуя его отставки и демократической власти. Так или иначе, это были единственно здравые выводы, больше никем не формулированные с трибуны Предпарламента.
Затем бледный, растерянный, обиженный министр труда Кузьма Гвоздев убеждал в том, что он настоящий рабочий и рабочего знает и что Временное правительство, вопреки басням большевиков, пользуется доверием… Но опять-таки нам всего интереснее официальные представители меньшевистско-эсеровских групп. Эсеры, впрочем, не выставили оратора. От имени всего блока говорил Дан:
– В массе своей рабочий класс не пойдет на ту преступную авантюру, на которую его толкают большевики… Но, желая самым решительным образом бороться с большевизмом, мы не желаем быть орудием в руках той контрреволюции, которая на подавлении этого восстания хочет сыграть свою игру. Обязанность каждого из нас принять все меры к мирному разрешению конфликта… Необходимо вырвать почву из-под ног большевизма. Прежде всего надо удовлетворить вопль народных масс о мире. Не от слабости, а от революционной силы мы должны сказать, что мы требуем немедленного приступа к мирным переговорам. Далее, необходимо поставить вопрос о земле так, чтобы ни у кого не было сомнений… Мы не хотим кризиса власти, мы готовы защищать Временное правительство. Но пусть оно даст возможность демократии сплотиться около него.
Вот чем были богаты промежуточные группы в последний час. Они хромали, ковыляли, припадали на обе ноги. Не хотим быть орудием корниловцев, но будем защищать правительство (и уже защищаем его). Нашли в последний час настоящие слова о мире, но заявляем всенародно, что настоящее дело способно сделать буржуазное правительство, и не желаем кризиса… Кое-чему научились, многое забыли. Но плод недозрел. Еще бы немного, и Дан заговорил бы в Мариинском, как его фракция в Смольном. Но не успели…
