Разумеется, большевикам все это ничуть не мешало. Напротив… Их почва была совершенно твердой – и фактически, и юридически. Примитивные беззакония противной стороны поднимали их престиж; бойкот и попытки дезорганизовать съезд усиливали их представительство… Троцкий в одном из заседаний заявил, что съезд, который срывают законные власти, будет созван неконституционным путем, Петербургским и Московским Советами. Даже и тут большевики ничего не проиграли бы. Полнота съезда была бы все равно обеспечена, а «неконституционными» были бы, конечно, без труда признаны действия ЦИК… Уже 20 октября Дан в бюро докладывал, что из 917 советских организаций только 50 ответили согласием прислать делегатов: они уже собираются, но «без всякого воодушевления». Это, конечно, очень утешительно. Но, очевидно, делегатов просто посылали – без предварительного выражения согласия.
При таких условиях собирался второй съезд. Он был отложен до 25 октября. Но сорвать его не пришлось – ни фактически, ни юридически.
Итак, массы политически готовы к ликвидации керенщины, готовы к Советской власти. Они ждут призыва к техническому действию, но, вообще говоря, о нем вовсе не думают. Им говорят: подождем, что 20 или 25 октября решит съезд. Впервые иную ноту я констатирую того же 7 октября, в день исхода из Предпарламента. Но это не более как нота, правда внушительная, но еще ни малейших кораблей не сжигающая, никого ни к чему не обязывающая. В ураганной статье Ленина, посвященной крестьянскому восстанию, мы читаем: «Нет ни малейшего сомнения, что большевики, если бы они дали себя поймать в ловушку конституционных иллюзий, „веры“ в созыв Учредительного собрания, „ожидания“ съезда Советов и т. д., – нет сомнения, что такие большевики оказались бы жалкими изменниками пролетарскому делу».
Ленин считает, что крестьянское восстание, охватывающее Россию, решает дело. «Снести подавление крестьянского восстания в такой момент, значит дать подделать выборы в Учредительное собрание совершенно так же и еще хуже, грубее, как подделали Демократическое совещание и Предпарламент… Кризис назрел. Все будущее русской революции поставлено на карту. Все будущее международной рабочей революции поставлено на карту. Кризис назрел…»
Троцкий, уведя свою армию из Предпарламента, определенно взял курс на насильственный переворот. Ленин заявил, что преступно ждать съезда Советов. Больше пока ничего. Массы – в том же положении. Но ясно, что внутри партии вопрос: как? – поставлен на ближайшую очередь. Он должен быть тут же решен.
10 октября он был поставлен в верховной инстанции. Собрался полностью большевистский партийный Центральный Комитет… О, новые шутки веселой музы истории! Это верховное и решительное заседание состоялось у меня на квартире, все на той же Карповке (32, кв. 31). Но все это было без моего ведома. Я по-прежнему очень часто заночевывал где-нибудь вблизи редакции или Смольного, то есть верст за восемь от Карповки. На этот раз к моей ночевке вне дома были приняты особые меры: по крайней мере, жена моя точно осведомилась о моих намерениях и дала мне дружеский, бескорыстный совет – не утруждать себя после трудов дальним путешествием. Во всяком случае, высокое собрание было совершенно гарантировано от моего нашествия.
Для столь кардинального заседания приехали люди не только из Москвы (Ломов, Яковлева), но вылезли из «подземелья» и сам бог Саваоф со своим оруженосцем… Ленин явился в парике, но без бороды. Зиновьев явился с бородой, но без шевелюры. Заседание продолжалось около 10 часов, часов до трех ночи. Половине высоких гостей пришлось кое-как заночевать на Карповке.
Однако о ходе этого заседания и даже о его исходе я, собственно, толком знаю немного. Ясно, что вопрос был поставлен о восстании. Видимо, стоял также вопрос о его отношении к советскому съезду: должна ли тут быть временная и внутренняя зависимость?.. Вопрос о восстании был решен в положительном смысле. И, видимо, было решено поднимать восстание по возможности скорее – в зависимости от хода его спешной технической подготовки и от наиболее благоприятных внешних обстоятельств. Советский съезд можно поставить перед совершившимся фактом; политические условия это позволяют; в поддержке и санкции съезда не может быть никаких сомнений. Но, кроме того, по ряду веских соображений съезд должно поставить перед совершившимся фактом. Ибо для вражьего лагеря ведь ясно, что съезд решит взять власть и – по меньшей мере – попытается осуществить это. Было бы абсурдно, если бы правительство, не собираясь добровольно склониться перед большевиками, стало ожидать этого момента. Ясно, что оно постарается предупредить выступление съезда. Оно сделает все возможное, чтобы не допустить, или разогнать, или расстрелять съезд. Если решено восстание, то ждать этого нелепо. Здравый смысл требует, чтобы народ в свою очередь предупредил нападение правительства. Это элементарная тактика и стратегия… Было решено начинать восстание по возможности скорее, в зависимости от обстоятельств, но независимо от съезда.
В Центральном Комитете партии это решение было принято всеми голосами (не знаю сколькими) против двух. Несогласными были, как и в июне, все те же – Каменев и Зиновьев… Разумеется, это не могло смутить громовержца. Он не смущался и тогда, когда оставался чуть ли не один в своей партии. Теперь с ним было большинство. Правда, партийное большинство, как и массы, над всем этим в упор не думало. Но не могло же оно уподобиться меньшевикам и эсерам! Если бы перед партией поставить вопрос, то огромное большинство, конечно, крикнуло бы: рады стараться! И кроме большинства с Лениным был Троцкий. Я не знаю, в каких степенях это оценивал сам Ленин. Но для хода событий это имело неизмеримое значение. Это для меня несомненно… А в общем именитая «парочка товарищей» осталась пока что при своем особом мнении, но без всякого внимания со стороны остальных. Постановление было принято, и дела пошли своим порядком.
Принятое решение ставило события на новую почву. Корабли были сожжены. И началась уже прямая подготовка к восстанию — политическая и техническая. Ясно, что восстание против коалиции и ее разгром возлагались на петербургский пролетариат и гарнизон. Официальным органом восстания являлся при таких условиях Петербургский Совет. Политическая и техническая работа должна была исходить оттуда.
Однако само собою разумеется, что решение партийного ЦК не было доведено ни до сведения петербургских масс, ни до сведения Совета. Политическое изменение сказалось только в некоторых добавлениях к прежней агитации. «Медлить больше нельзя». «Пора от слов перейти к делу». «Настал момент, когда революционный лозунг „Вся власть Советам!“ должен быть наконец осуществлен».[172] «Революционные классы возьмут власть». «От топтания на месте – на прямую дорогу пролетарско-крестьянской революции». И так далее.
Ясно, что необходимо восстание. Ясно, что предстоит «выступление». Пролетариат и гарнизон должны быть готовы в каждый момент выполнить революционный приказ… Такова была новая политическая фаза движения.
Спрашивается: готов ли был петербургский пролетариат и гарнизон к активному действию, к кровавой жертве – так же как он был готов к восприятию власти Советов со всеми ее благами? Способен ли он был не только принять грозную резолюцию, но и действительно пойти на бой? Пылал ли он не только ненавистью, но и действительной жаждой революционного подвига? Крепко ли было его настроение?
На все это отвечают по-разному. Это очень существенно… Не потому существенно, что от этого зависел исход движения; успех переворота был обеспечен тем, что ему ничто не могло быть противопоставлено. Это мы уже давно знаем и об этом не будем забывать. Но настроение масс, которым предстояло действовать, существенно потому, что это перед лицом истории определяло характер переворота.
На вопрос этот отвечали по-разному. И я лично, как свидетель и участник событий, не имею единого ответа. Настроения были разные. Единой была только ненависть к керенщине, усталость, озлобление и жажда мира, хлеба, земли… Именно в эти недели я, больше чем когда-либо, между редакцией. Предпарламентом и Смольным ходил по заводам и выступал перед «массой». Я имел определенное впечатление: настроение было двойственное, условное. Коалиции и существующего положения больше терпеть нельзя, но надо ли выступать и надо ли пройти через восстание – этого твердо не знали… Многие хорошо помнили июльские дни. Как бы опять чего не вышло!..
