Власть Советов есть не только гарантия Учредительного собрания, но и его опора. Во-первых, «капиталисты и помещики могут не только надсмеяться над Учредительным собранием, но и разогнать его, как разогнал царь первые две думы». Советы этого не позволят. Во-вторых, Советы будут аппаратом для проведения в жизнь предначертаний Учредительного собрания. «Представьте себе, что 30 ноября оно декретировало конфискацию помещичьих земель. Что могут сделать для действительного проведения в жизнь этого требования городские и земские самоуправления? Почти ничего. А что могут сделать Советы? Все…»[170]
Дальше. Само собой разумеется, что Советы призваны осуществлять все то, без чего больше не могли жить массы и чего не могла дать коалиция: мир, земля, хлеб… Это так просто и понятно, это так естественно заполняло все статьи и речи большевиков того времени, что останавливаться на этом нет нужды. Это была просто другая сторона борьбы против керенщины; это было то центральное и насущное, что поистине разумелось само собой.
Вопрос мог заключаться только в том, кок именно и когда именно дадут Советы землю, мир и хлеб?.. Тут с землей дело обстояло просто и ясно: землю крестьянам Советы предоставят немедленно. С миром дело обстояло не столь определенно: мир Советская власть сейчас же предложит воюющим государствам, апеллируя к разоряемым и истребляемым народам; можно ожидать с полной уверенностью, что мы получим всеобщий справедливый мир.
Уже совсем неопределённо было дело с хлебом: это была сложная совокупность понятий (добыча хлеба в натуре из деревни, повышение реальной заработной платы и т. д.), и в соответствии с этим тут требовалась система различных мер; но в процессе агитации эта сложность не была лишена и положительных сторон, позволяя всякому нагородить с три короба, не сказав ничего… Да ведь, в конце концов, вдаваться в подробности, изъяснять, как именно что будет сделано, было совсем не обязательно. При данных условиях было совершенно достаточно демонстрировать твердую волю партии осуществить насущнейшие требования народа.
Однако совершенно ясно, что все эти условия и весь этот характер агитационной кампании неудержимо толкали на путь самой беспринципной демагогии. И большевики, разогревая атмосферу, стали на этот путь. Демагогия была безудержной и беззастенчивой. Тут было не до науки, не до принципов, не до элементарной истины и не до здравого смысла… И не только рядовые агитаторы, у которых ничего этого не было, показали себя на поприще демагогии. Лидеры тут действовали с такой же примитивностью и так же мало стеснялись.
Ленин, «немедленно предоставляя» землю крестьянам и проповедуя захват, фактически подписался под анархистской тактикой и под эсеровской программой. То и другое было любезно и понятно мужичку, который отнюдь не был фанатическим сторонником марксизма. Но то и другое, по меньшей мере 15 лет, поедом ел марксист Ленин. Теперь это было брошено. Ради любезности и понятности мужичку Ленин стал и анархистом, и эсером.
Троцкий же так разрешал одним духом все продовольственные затруднения, что небу становилось жарко… В каждую деревню Советская власть пошлет солдата, матроса и работницу (на десятках митингов Троцкий говорил почему-то именно работницу); они осмотрят запасы у зажиточных, оставят им сколько надо, а остальное бесплатно – в город или на фронт… Петербургская рабочая масса с энтузиазмом встречала эти обещания и перспективы.
Понятно, что всякая «конфискация» и всякая «бесплатность», рассыпаемые направо и налево с царской щедростью, были пленительны и неотразимы в устах друзей народа. Перед этим не могло устоять ничто. И это было источником самопроизвольного и неудержимого развития этого метода агитации… Богачи и бедняки; у богачей всего много, у бедняков ничего нет; все будет принадлежать беднякам, все будет поделено между неимущими. Это говорит вам ваша собственная рабочая партия, за которой идут миллионы бедноты города и деревни, – единственная партия, которая борется с богачами и их правительством за землю, мир и хлеб.
Все это бесконечными волнами разливалось по всей России в последние недели… Все это ежедневно слышали сотни тысяч голодных, усталых и озлобленных… Это было неотъемлемым элементом большевистской агитации, хотя и не было их официальной программой.
Но возникает деликатный вопрос: был ли социализм в этой «платформе»? Не пропустил ли я социализма? Приметил ли я слона?..
Нет, я констатирую, что о социализме как цели и задаче Советской власти большевики в прямой форме тогда не твердили массам, а массы, поддерживая большевиков, и не думали о социализме. Но в косвенной, неясной форме проблема «немедленного социализма» была все же поставлена. Вообще центральные вожди большевизма, видимо, твердо решили произвести социалистический эксперимент: этого требовала и логика положения. Но перед лицом масс опять-таки никакие точки над «и» не ставили.
Социализм есть, как известно, проблема экономическая по преимуществу. В своем месте я уже указывал, что у большевиков с этим дело обстояло слабо. Ни Ленин, вырабатывая программу для своей партии, ни Троцкий, вырабатывая ее для бывших «междурайонцев», не только не оценили значения именно экономической программы, не только не поставили ее в первую голову, но оба попросту почти забыли о ней. Уже сейчас, в октябре, новоявленный большевик Ларин громко плакался на то, что вместо экономической программы у большевиков имеется «почти пустое место» («Рабочий путь», 8 октября). Его требовалось заполнить в экстренном порядке. И тот же Ларин, в такой крайности не замедливший стать верховным теоретиком, стал экстренно заполнять его. Он предлагал аннулирование государственных долгов, обязательность коллективных договоров, распространение рабочего законодательства на прислугу, ежегодные отпуска рабочим и многое другое очень хорошее. Но собственно о социализме тут нет речи. Советская власть рассчитана на существование частнохозяйственного строя.
Если мы обратимся к официальной декларации, оглашенной Троцким на Демократическом совещании, то там экономическая программа Советской власти изложена так: только Советская власть «способна внести максимум достижимой сейчас планомерности в распадающееся сейчас хозяйство, помочь крестьянству и сельским рабочим с наибольшей плодотворностью использовать наличные средства сельскохозяйственного производства, ограничить прибыль, установить заработную плату и в соответствии с регламентированным производством обеспечить подлинную дисциплину труда, основанную на самоуправлении трудящихся и на их централизованном контроле над промышленностью…». Все это очень неясно и несолидно, но совершенно чуждо утопизма. Декларация отнюдь не ставит социализма в порядок дня Советской власти. Ее содержание, в сущности, не выходит за пределы знакомой нам экономической программы 16 мая, принятой старым Исполнительным Комитетом для проведения ее коалиционным правительством. Коалиция ее провести, конечно, не могла. Ибо эта программа в корне подрывала экономическое господство капитала. Для Коновалова это было равно социализму. Но, по существу, до социализма тут было далеко…
Это была экономическая платформа большевистской партии перед решительным выступлением.
Однако все же в ней существовал пункт, который для нас имеет особое значение. Это известный нам рабочий контроль над производством. Это был боевой пункт на всех пролетарских собраниях. Как специально рабочее требование он фигурировал наряду с землей. И вот, если угодно, здесь, и только здесь, большевистские деятели подходят к публичному декларированию принципов социализма. Однако «социализм» этот все же крайне робок и скромен: в своей теории большевики идут по другой дороге, но не идут дальше правого меньшевика Громана с его программой «регулирования» или «организации народного хозяйства и труда».
