Другие власти это уже сделали, именно в тот же день. Городской голова Шрейдер умолял «не устраивать беспорядков во избежание верного голода в столице». Начальник военного округа Полковников, ссылаясь на «упорные слухи о вооруженном выступлении», апеллировал к патриотическим и революционным чувствам; он подтверждал «к неуклонному исполнению постановления Временного правительства о запрещении на улицах всякого рода собраний, митингов и шествий, кем бы они ни устраивались», и оповещал, что «для подавления всякого рода попыток к нарушению порядка» им, Полковниковым, «будут приниматься самые крайние меры».
Так!.. Мы сейчас не будем вдаваться в комментарии, но, во всяком случае, это была обстановка Петербурга в тот момент, когда члены Предпарламента жужжали в залах Мариинского дворца в ожидании речи Терещенки.
Министр иностранных дел говорил достаточно ясно и толково. Молодой человек был неглуп и довольно ловок. Но, лягнув Милюкова, он всю свою дипломатию свел к рабскому подражанию своему предшественнику. И, конечно, был не в состоянии проявить оригинальность или самостоятельную мысль. Речь была выдержана целиком в плоскости защиты «независимой» России и ее «интересов». В своих общих положениях Терещенко тут ровно ничего не мог прибавить к обычной лживой фразеологии международного империализма. И только в ядовитых иллюстрациях министр проявлял собственную хитрость, шитую не живыми нитками, а целыми морскими канатами.
Как и все человечество, мы жаждем мира, но не такого, который был бы унизителен и нарушал бы наши интересы. Мир могло бы дать июньское наступление. Но оно было сорвано. Это все, что было сказано насчет мира… Правда, Германия не раз предлагала мир и будет предлагать еще. Это министр знает наверное. И это вполне понятно. Германия отнюдь не есть победительница и уже со времени битвы на Марне перешла к активной обороне.
Как надо ответить на мирные предложения Германии, министр не сказал. Но его хитрость тут ударила не только по Смольному, но и по Парижу. Если немцы не победили, обороняются и просят мира, то как же назвать позицию доблестных союзников?.. Дальше было в таком роде.
Терещенко, конечно, сторонник самоопределения и противник аннексий. Необходимо добиться самоопределения для народов, стонущих под игом Австрии. Хитро, не правда ли? Что же касается Эльзаса, Прибалтики, Польши и т. д., то тут выступают «интересы» … Затем шли «насущные нужды» промышленности, которая погибнет, когда хлынут немецкие товары. Очень верно и оригинально, молодой человек! Наконец, чтобы окончательно утереть нос Милюкову, противник аннексий пустил даже словечко о «свободном море», то есть о необходимости для нас проливов с Константинополем в придачу. Этого оратор не развил, чтобы не поняли сиволапые люди из Смольного. Но кому ведать надлежит, тем ясно…
Ну, мелкие промахи, конечно, не в счет! Министр уверял, например, что на будущей Парижской конференции союзники встретятся впервые. Понятно, что он ничего не знал об экономической союзной конференции 1916 года: в те времена бойкий дипломат занимался еще одним балетом.
Но оставалась еще главная цель выступления: разнести демократическое представительство в Париже и ошельмовать наказ Скобелеву. Ну, тут было уж совсем топорно, хотя и патриотично. В образец наказу министр поставил известную декларацию голландско-скандинавского комитета. В ней нет упоминания о самоопределении Польши, Литвы и Латвии. Зачем же это есть в наказе? Это противоречит интересам России, говорит сторонник самоопределения. С этим нельзя выступить на конференции. За это осудит русский народ… В столь же ярких и сильных выражениях министр разнес и некоторые другие пункты… После маленького гимна Великой России Терещенко сошел с кафедры при аплодисментах направо и в центре.
Как видим, выступление революционного министра, иногда рискованное для союзников и наших биржевиков, было совершенно неприлично с точки зрения демократии…
Прения были отложены. Трибуну занял министр продовольствия Прокопович, который требовал решительного прекращения анархии. Между прочим, он подтвердил ужасающее продовольственное положение действующей армии. И цитировал телеграмму командующего Северным фронтом генерала Черемисова: голод является «главной причиной морального разложения армии…». В общем, министр продовольствия совершенно убедительно показал, что хлебная монополия, несмотря на удвоение цен, в условиях бестоварья оказывается недействительной. Он заявил, что при данном положении дел для хлебных заготовок придется употребить воинскую силу.
Однако Прокоповича слушали довольно плохо. Все находились под впечатлением речи Терещенко. В кулуарах опять было людно и возбужденно. Меньшевики и эсеры имели несколько растерянный и сосредоточенный вид. Так нельзя! Что-нибудь не миновать сделать. Придется что-нибудь предпринять…
В общем, «парламентская борьба» заметно обострялась. Цензовики теперь ждали серьезного натиска. Отношения между двумя лагерями приобретали не вполне парламентский характер. Атмосфера становилась нервной.[166]
На следующий день пленарного заседания не было. Но заседали фракции и «сеньорен-конвент». В нем был поставлен вопрос о способах сокращения дальнейших прений, которые растянулись невыносимо. Нельзя же по каждому вопросу разговаривать три дня. По докладу Терещенки уже записалось 27 ораторов. Из них человек 10 – фракционные ораторы, время которых неограниченно… С нашей, левой точки зрения все это было не так плохо. При таких условиях Предпарламент превратился в политическую трибуну по преимуществу. Но ведь «лояльные» элементы жаждали «деловой работы», до которой Предпарламенту при данных условиях никогда бы не добраться. Надо сказать, что вся оппозиция уже изготовила огромное количество всяких «вопросов», по которым хватило бы чисто политических прений недели на две… «Сеньорен-конвент» постановил принять «решительные меры».
Во фракциях же шли разговоры о вчерашнем выступлении Терещенки. У меньшевиков-интернационалистов по существу его не было двух мнений. Вопрос был в том, какие сделать выводы? До революции было еще очень далеко, и мы ею пока не занимались. Надо было только наметить ораторов и общее содержание официальной речи. От имени фракции, по предложению Мартова, на трибуну был командирован Лапинский. Затем должны были записаться Мартов и я. Но надежды получить слово ввиду мероприятий «сеньорен-конвента» было мало.
Я настаивал на одном центральном положении официальной речи: дело мира неотложно, но ни Терещенко, ни вся коалиция к нему не способны; насущные интересы страны требуют немедленной ликвидации существующей власти… Мне отвечали уклончиво: конечно, необходимо сделать все, чтобы в этом не оставалось сомнений… Я был совершенно неудовлетворен и был обозлен этим. Но Мартов, видимо, держал курс на «контакт» с соседями – с Либером и Даном. Как будто он был склонен к компромиссу ради образования левого блока.
У соседей же, официальных меньшевиков, настроение было действительно недурное. Терещенко взорвал немало колеблющихся элементов и усилил левое крыло, где действовали Горев, полуинтернационалист Абрамович и завтрашний большевик Элиава. Официальным оратором был избран довольно твердо настроенный Дан…
Я не знаю, что происходило у эсеров. Левые, конечно, выставили соответственного непримиримого оратора. Но как будто бы и остальным Терещенко дал щелчок справа, заставив их отшатнуться влево. Официальным эсеровским оратором был избран выразитель недавнего меньшинства Чернов.
А вечером состоялось соединенное заседание двух комиссий: по обороне и по внешней политике. Заседание было очень сенсационным. О нем говорили заранее. На нем открывались важнейшие государственные тайны, и потому вход был воспрещен даже членам Предпарламента… В заседании должны были выступать Верховский и Терещенко.
Часам к девяти члены двух комиссий наполнили обширный кабинет дворца – тот самый, где некогда заседала контактная комиссия… Военный министр сделал в общем тот же доклад, который он месяц тому назад делал в Смольном; но, во-первых, прошел месяц, во-вторых, сейчас доклад делался не в «частном», а в высоком государственном учреждении и притом крайне конспиративно; и Верховский сильно обострил свои выводы. Он заявил прямо, что немедленный мир необходим во избежание страшной катастрофы на фронте.
