Позволяю себе, однако, думать, что Керенский недооценивает всех преимуществ разговора в отсутствие Львова, так же как Львов недооценил возможных выгод от его присутствия. Тема-то разговора была действительно установлена. Но на одну и ту же тему можно вести разговоры разного содержания и тем более в разной редакции. Для судьбы всего предприятия, не говоря уже о суде истории, эта редакция могла иметь решающее значение. Разговор же по проводу (текстуально, полностью, по сохранившейся ленте Юза) был таков.

Министр-председатель Керенский ждет генерала Корнилова.

У аппарата генерал Корнилов.

Керенский: Здравствуйте, генерал. У аппарата В. Н. Львов и Керенский. Просим подтвердить, что Керенский может действовать согласно сведениям, переданным Владимиром Николаевичем.

Корнилов: Здравствуйте, Александр Федорович, здравствуйте, Владимир Николаевич. Вновь подтверждая тот очерк положения, в котором мне представляется страна и армия, очерк, сделанный мною Владимиру Николаевичу, вновь заявляю: события последних дней и вновь намечающиеся повелительно требуют вполне определенного решения в самый короткий срок.

Керенский: Я, Владимир Николаевич, вас спрашиваю – то определенное решение нужно исполнить, о котором вы просили известить меня Александра Федоровича – только совершенно лично, без этого подтверждения Александр Федорович колеблется вполне доверить.

Корнилов: Да, подтверждаю, что я просил вас передать Александру Федоровичу мою настоятельную просьбу приехать в Могилев.

Керенский: Я, Александр Федорович, понимаю ваш ответ как подтверждение слов, переданных мне Владимиром Николаевичем. Сегодня это сделать и выехать нельзя. Надеюсь выехать завтра. Нужен ли Савинков?

Корнилов: Настоятельно прошу, чтобы Борис Викторович (Савинков) приехал вместе с вами. Сказанное мною Владимиру Николаевичу в одинаковой степени относится и к Борису Викторовичу. Очень прошу не откладывать вашего выезда позже завтрашнего дня. Прошу верить, что только сознание ответственности момента заставляет меня так настойчиво просить вас.

Керенский: Приезжать ли только в случае выступлений, о которых идут слухи, или во всяком случае?

Корнилов: Во всяком случае.

Керенский: До свидания, скоро увидимся.

Корнилов: До свидания.

Этот исторический диалог Керенский считает «классическим образцом условного разговора, где отвечающий с полуслова понимает спрашивающего, так как им одним известен один и тот же предмет разговора». Ну и что же понял спрашивающий Керенский? Он понял, во-первых, что Львов действительно является уполномоченным Корнилова, а во-вторых, что вестник вполне точно передает слова пославшего. Стало быть, вышеприведенный документ, написанный Львовым, может считаться как бы подписанным самим Корниловым…

Однако, на мой взгляд, этого сказать нельзя. Возможно, что Львов был совершенно точен. Но ответами Корнилова это в полной мере еще не подтверждается. Керенский спрашивает: действительно ли Корнилов «предлагает» передать ему власть, ввести военное положение, выехать в Ставку и проч.? Корнилов отвечает: «Да, подтверждаю мою настоятельную просьбу выехать в Ставку». Керенский, имея в виду все предложения, заявляет, что «сегодня это сделать и выехать нельзя». Корнилов, игнорируя или не понимая туманного «этого сделать», настаивает: «Очень прошу вас не откладывать вашего выезда позже завтрашнего дня»… Возможно, что Львов был совершенно точен. Но Корнилов в ответах на вопросы не подтвердил этого, за исключением одного пункта о выезде премьера в Ставку. Инициатору разговора Керенскому этот разговор (юридически) мог дать только одно: Львов действовал по полномочию. Но зачем же было сомневаться в этом и раньше?

Однако ведь в условном разговоре, затеянном Керенским, надо полагать, не только спрашивающий «понимал» и делал заключения. Что другое, но отрицать за Корниловым способность понимать по-русски и право делать заключения – было бы неправильно и несправедливо. Что же должен был понять Корнилов?

«Надеюсь выехать завтра… Скоро увидимся». Так говорил Керенский по-русски. Что должен был заключить Корнилов? Что предложение его, переданное Львовым, Керенским принято. Как будто бы ясно, что ничего иного из данного разговора Корнилов заключить не мог. Вопрос только в том, что это за предложение? Керенский полагает, что Корнилов целиком подтвердил документ Львова со всеми его требованиями. Тогда, стало быть, Корнилов обязан был заключить, что Керенский согласен на военную диктатуру и на передачу власти Главковерху…

Но, повторяю, могло быть. что Корнилов подтвердил только просьбу о выезде Керенского. Тогда Корнилов не имел права сделать вывод о легализации своей диктатуры… Вот тут-то и нужна была более точная редакция вопросов. Если бы Львов был более находчив и своевременно явился к аппарату, то в интересах своего доверителя он должен был бы уточнить вопрос: подтверждаете ли также предложение о кабинете – или какое-нибудь другое «полуслово» в этом роде?

Но, согласитесь, довольно и того, что было сказано в «классическом» разговоре. Так или иначе, но в нем Керенский вполне развязал руки Корнилову и сжег свои корабли. Погнавшись за жалким, ненужным, фиктивным результатом – установить подлинность мандата Львова, глава правительства и государства документально санкционировал мятеж и формально предоставил себя в распоряжение Корнилова – с правительством и государством в придачу.

Как же так?.. Ах, боже мой! Теперь мы этому уже не удивляемся. Теперь, после сделанных выше разъяснений, мы знаем, что на самом деле это было совсем не так. На самом деле это была дьявольская, макиавеллиевская хитрость – в целях скорейшей и успешной ликвидации «безумия»… Но, говоря серьезно, мы не должны сомневаться в одном: этот человечек «с напряженно работавшей мыслью», «сознававший все с поразительной ясностью», не сознавал того, что он совершает « великую провокацию».

Как же воспользовался Корнилов после разговора по Юзу своими развязанными руками?.. Приближенный Корнилова Трубецкой рассказывает: «После этого разговора из его груди вырвался вздох облегчения, и на мой вопрос: „Значит, правительство идет вам навстречу во всем?“ он ответил: „Да“… Однако Корнилов понял согласие Керенского более узко, чем он имел на то право. Он не заключил, что Керенский уже признал его диктатором, а сделал определенно только тот вывод, что Керенский едет в Ставку для окончательного и полюбовного с ним раздела риз революции».

На следующий день, 27-го, Корнилов говорит Савинкову по тому же Юзу: «Вчера вечером, во время разговора с министром-председателем по аппарату, я подтвердил ему переданное через Львова и был в полном убеждении, что министр-председатель, убедившись в тяжелом положении страны и желая работать в полном согласии со мной, решил сегодня выехать в Ставку, чтобы принять окончательное решение». И дальше Главковерх так излагает свое поручение Львову: «Я заявил ему, что, по моему глубокому убеждению, я считаю единственным исходом установление военной диктатуры и объявление всей страны на военном положении. Я просил Львова передать Керенскому и вам, что участие вас обоих в составе правительства я считаю безусловно необходимым; просил передать мою настойчивую просьбу приехать в Ставку для принятия окончательного решения».

Как будто бы действие, которое «предлагалось» Корниловым Керенскому, действительно только одно: приехать в Ставку. Как будто бы остальное – только «глубокое убеждение», о котором поручалось Львову довести до сведения Керенского. Как будто бы неловкий Львов пошел значительно дальше границ данного ему поручения и совершенно напрасно взорвал, взбунтовал Керенского… Корнилов и в политической сфере, как в стратегической, был почти легален и основательно надеялся тихо и гладко, вкупе и влюбе с министром-президентом, довести свой план до конца.