Конечно, мнение такого авторитета очень ценно и убедительно для обывательских масс. Но было бы интересно также его разъяснение, сколько могучих рек успешно форсировали немцы до пропаганды? А также почему Корнилов, заявляя всему миру и России, и Германии о невозможности удержать Ригу, не пожелал предупредить «тяжелые события» своевременным отводом армии на более надежные позиции? Зачем понадобился ему новый ужасный позор, на который он не переставал плакаться с момента своего назначения?..
Цитированные речи говорили стратеги. А политики тут же комментировали вот как: «Теперь ясно, что у правительства выбора нет и если оно не хочет потерять смысла своего существования, по выражению резолюции IV думы, то ему нужно решительно и окончательно порвать со своей зависимостью от Советов и принять предложения генерала Корнилова. Недаром говорил Верховный главнокомандующий, что если его предложения не будут приняты тогда же, то их придется принять и исполнить после падения Риги». (Передовица «Речи» от 22 августа.)
Однако все это писалось до падения Риги. А после него шельмование армии и кампания против демократии удесятерилась. Тут в хор вступил высший авторитет – сама Ставка Верховного главнокомандующего. В реляции от 22 августа она сообщала так: «Утром 21 августа наши войска оставили город Ригу (почему? при каких обстоятельствах?)… и в настоящее время продолжают отход в северо-восточном направлении. Дезорганизованные массы солдат неудержимым потоком устремляются по псковскому шоссе»…
А вот донесения Войтинского: «Положение в районе двинского прорыва становится все более грозным… Наши части отходят с боем, не будучи в состоянии удержаться долго на позициях… Решающее значение имеет перевес артиллерии противника»… «На долю войск в районе прорыва выпала задача арьергардными боями сдерживать натиск противника, чтобы обеспечить другим возможность отхода. При такой задаче целые дивизии обрекаются на истребление и гибель в огне. Порученные им задачи наши войска, в районе прорыва, выполняют беспрекословно и честно, но они не в состоянии долго выдерживать натиск врага и медленно, шаг за шагом отступают, неся огромные потери и задерживаясь на указанных им рубежах. Считаю необходимым отметить высокую доблесть латышских стрелков ( сплошь большевистских), остатки которых, несмотря на полное изнеможение, были снова двинуты в бой. Почти полностью погибли»… и т. д. «Не скрывая, что войска наши слабо обучены и потому недостаточно стойки в бою, вместе с тем вновь подтверждаю: армия, отступая, все время честно бьется с врагом. Пусть же вынужденное отступление не падет пятном на нашу армию, пусть никто не вменит ей в вину и позор то, что является несчастьем для нее и для родины».
На следующий день к Войтинскому присоединился комиссар Северного фронта, известный нам Станкевич, человек идеальной честности, но находящийся всецело в сфере буржуазного влияния. В телеграмме на имя Керенского Станкевич, не скрывая неустойчивости некоторых частей и значительного дезертирства, «категорически протестует против официальных сообщений, опубликованных Ставкой, в которых с первых дней боев дается тенденциозное, а в некоторых случаях совершенно неправильное освещение положения на Северном фронте». И дальше Станкевич рисует ту же картину, что и Войтинский, до героизма латышских полков включительно.
А затем повторил то же самое приехавший в Петербург для доклада ЦИК представитель 12-й армии, правый меньшевик и известный печальник, о разложении нашей военной силы. Он кончил свой доклад словами: «Революционная армия обнаружила небывалую стойкость и сознательность». После этого доклада бюро ЦИК постановило предложить правительству создать следственную комиссию для выяснения причин рижского разгрома – с участием представителей демократии…
25 августа в ЦИК была получена телеграмма за подписью Станкевича и Войтинского, где говорилось, что армия укрепилась на новых позициях, что германское наступление остановлено, что общая опасность миновала, что порядок на фронте восстанавливается, настроение бодрое, а потери еще больше, чем предполагали сначала; «грубой клеветой являются порочащие армию слухи, проникшие в печать».
Между тем если эти «слухи проникли» благодаря официальным сообщениям Ставки, то можно представить себе, какую симфонию разыграли на тему о предательстве армии все прочие, менее ответственные, но не менее старательные группы буржуазии. И само собой разумеется, что вопрос «обсуждался» под углом выяснения роли большевиков. Совета и его пропаганды в рижском поражении. Тут все сознательные газетчики моментально поняли, в чем дело! Даже из-за границы, из Парижа, корреспондент «Речи» спешил телеграфировать, что вся парижская пресса, возмущенная событиями на нашем Северном фронте, единогласно приписывает их пагубной политике Совета…
Вся эта кампания на общественных «верхах» имела вид настолько гнусный, что даже большевистские «низы» (наименее «патриотический» элемент общества) реагировали из одного чувства возмущения… В среду, 23-го, в Смольном собралась рабочая секция. Вопрос стоял о перевыборах Совета. Однако от имени эсеровской фракции было внесено предложение обсудить сначала поведение суворинских газет и выше отмеченные выступления Родзянки. Предложение, разумеется, было принято. Эсеровский оратор указывал на телеграммы Войтинского, которые свидетельствуют о доблести нашей армии, и на поведение буржуазной прессы, которая обливает солдат грязью и обвиняет их в измене, а суворинские органы, сменившие «Маленькую Газету», прямо призывают к погрому демократических организаций, ссылаясь на рижские события.
Володарский от имени большевиков расширяет вопрос, присоединяя к безответственной прессе высокоответственную Ставку. Несмотря на свидетельства столь официальных лиц, как Войтинский и Станкевич, меньшевики и эсеры не идут на такое расширение вопроса: нельзя же бросать тень на «честную коалицию»! Но голосами большевиков принимается резолюция, которая обращает внимание ЦИК на нижеследующее: «1) из Ставки продолжают усиленно распространяться лживые и клеветнические сообщения о бегстве наших войск, геройски умирающих на Рижском фронте; 2) такие же сведения распространяются и чинами генерального штаба; 3) вся буржуазная пресса, в особенности же суворинские „Русь“ и „Живое слово“, ведут систематическую и преступную травлю против нашей армии; 4) последнее поражение снова используется контрреволюцией для нанесения удара завоеваниям рабочего класса». Ввиду всего этого ЦИКу предлагается «принять необходимые меры для охранения умирающей на полях сражения армии от похода контрреволюции и ее прессы»… Не правда ли, как любопытно перемешались все карты, переместились все отношения в делах патриотизма и защиты чести армии? О, это имело глубочайшие причины, лежавшие в корне всей конъюнктуры революции!..
Советская демократия, правильно оценив опасность со стороны Вильгельма, вообще показала себя на высоте патриотизма в эти дни. Я упомянул, что при первом известии о рижском наступлении немцев Богданов поставил в Совете вопрос об обороне столицы и приведении гарнизона в боевой порядок. Сказано – сделано. На другой же день в Смольном состоялось собрание полковых комитетов столицы и окрестностей. Был поставлен вопрос о практических задачах гарнизона в связи с событиями на фронте. Собрание прошло под знаком сплочения всех партийно-советских элементов. Было постановлено бросить все силы на восстановление дисциплины и приведение всех полков всеми средствами в боевую готовность. Был указан целый ряд конкретных мероприятий…
Гарнизон встряхнулся при первом известии о действительной опасности. И этого можно было достигнуть только силами демократических организаций. Правительство с его «неограниченными полномочиями» тут ровно ничего сделать не могло.
Но оно сделало то, что ему было доступно. Правительство в тот же самый день выработало «особое положение об управлении Петроградом» в связи с событиями на фронте. Это «положение» состояло в том, что гражданское управление Петербурга поручается органу с чрезвычайными полномочиями – генерал-губернатору. А военное управление подчиняется Верховному главнокомандующему Корнилову. Так! Очень хорошо…
