Вместе с тем были сохранены и чины, и ордена. Газеты без стеснения пестрели сообщениями о назначении на разные должности всяких действительных и тайных советников, и предполагалось, что достойные будут награждаться и впредь: по военно-санитарному ведомству было объявлено, что только женщины «не подлежат награждению чинами и орденами»!..
«Конституцией» 24 марта была поставлена на очередь отмена сословных ограничений. При первом министерстве был разработан соответствующий проект (хотя достаточно было бы, по-видимому, одного росчерка пера). Но при правительстве «полного доверия» 13 мая законопроект был «приостановлен». Не знаю, устыдила ли мотивировка этого факта министров-социалистов, но она доставила немало смеха даже обывателю. Проект был, оказывается, приостановлен, во-первых, потому, что никаких сословных ограничений у нас уже нет, а во-вторых, потому, что для разработки проекта об их отмене «потребовался бы огромный труд по пересмотру всех 16 томов свода законов, так как во всех томах имеются упоминания о сословиях». А проект-то, приостановленный 13 мая, был уже разработан!
При коалиции кроме губернаторов и земских начальников продолжали существовать и Государственная дума, и Государственный совет. Эти тени прошлого, эти Центры реакции не рисковали, конечно, формально возобновить свою деятельность. Они не собирались ни разу, и только Государственная дума созывала «частные совещания». Ясно, что эти распутинско-столыпинские учреждения были живым отрицанием революции, были непримиримы с ней никаким способом. Но революция была фактом, а царские законодательные органы формально существовали и получали «присвоенное содержание» – тогда как Совету было отказано в субсидии по недостатку средств. Стыдно сказать, но на старый Государственный совет декретом 21 мая были даже возложены некоторые обязанности! Все это было издевательством над революцией со стороны правительства Львова – Церетели…
Что-то говорили одно время о реформе старого Сената. Но реформа ограничилась тем, что Керенский в бытность свою министром юстиции назначил в Сенат нескольких левых адвокатов. В числе их был, между прочим, Н. Д. Соколов, которому его старый приятель Керенский вместо поста товарища или (в коалиции) министра уготовил эту почетную ссылку. Это было при Милюкове – Гучкове. А при Церетели – Чернове, когда Соколов явился в заседание Сената в черном сюртуке, то «первоприсутствующий» попросил его удалиться, ибо на его рукавах не красовалось старых сенаторских эмблем. Соколов отказался нацепить на себя царские знаки, и на том его сенаторская карьера закончилась.
Не помогла коалиция и в области национального вопроса. С первых же чисел мая начались недоразумения с Финляндией, которая требовала законных прав на «самоопределение». «Речь» и ее подголоски затянули песню на тему о великодержавности России и о неблагодарности Финляндии. Но и Керенский, со своей стороны, также поспешил объявить финнам, что их судьбу может решить только Всероссийское Учредительное собрание. Керенский даже не прибавил – по соглашению с сеймом, – хотя в Учредительном собрании Финляндия, разумеется, не могла быть представлена. Вместе с тем государствоведы разъясняли, что между Россией и Финляндией существовала просто-напросто личная уния, которая ныне была ликвидирована низложением Николая. А стало быть, независимость Финляндии была не только бесспорным правом, но, можно сказать, совершившимся фактом. Позиция Керенского и всего кабинета была явно реакционной… 14 марта прежние лидеры Совета провозгласили независимость Польши из Таврического дворца; нынешние министры из Мариинского не смогли поддержать достоинство демократии простым согласием даже на независимость Финляндии.
Скверно обстояло дело и с народным просвещением. Глава ведомства, правый кадет Мануйлов, уже давно был непопулярен в педагогических сферах. Совету пришлось всенародно призвать к порядку этого господина еще 18 марта, когда борьба между Советом и правительством еще только начинала входить в сознание народа и обывателя. Теперь, в эпоху коалиции, Мануйлов успел окончательно доказать, что его целью является охрана старого духа министерства. К концу мая он окончательно вывел из себя деятелей школы и собственных сотрудников. Не большевики, а именно промежуточные группы, расшибающие лоб на полной поддержке правительства, стали громко требовать отставки Мануйлова. Но коалиция была глуха к гласу народа. Под прикрытием министров-социалистов, под защитой Совета буржуазные министры чувствовали себя вполне прочно и расправляли все больше свои коготки.
В актив коалиции за все это время можно зачислить только один акт. Это невольное присоединение Керенского к той регламентации солдатского быта, которая была разработана в солдатской секции совета. Керенский опубликовал относящийся к этому документ под названием Декларация прав солдата. Правда, со стороны большевиков и этот документ был встречен в штыки Но это была демагогия без разума. На деле Керенский декларировал хартию еще невиданных в истории солдатских вольностей. В ней не было выборности начальства, на что упирали большевики. Но в ней было все от демократизма, что только может выдержать армия как таковая. А по правде сказать, даже не так: в декларации этой было столько идеализма, сколько не может вынести боевая армия. И большевики это знают лучше всех других. Когда им пришлось строить новую, собственную армию, они были вынуждены выкурить из нее львиную долю добытого при Керенском демократизма…
Ну зато и рекламу устроил этой декларации Исполнительный Комитет! Как будто «звездная палата» хотела отыграться на ней за все принижение, за все поражения революции при министрах-социалистах.
Кроме того, организуя наступление, Керенский наконец увидел себя вынужденным убрать с поста Верховного главнокомандующего одиозного царского генерала Алексеева. Некогда мы видели, как принял революцию этот генерал в своем приказе 3 марта. И после он неоднократно проявлял свою физиономию. Теперь же, когда он в разгар агитации Керенского откровенно бросил по адресу официальной правительственной формулы мира свою «утопическую фразу», возбуждение солдатских умов стало угрожающим. Генералу Алексееву стали посвящаться специальные солдатские митинги. Все дело наступления могло сорваться на недоверии и ненависти к верховному вождю. И Временное правительство принесло эту жертву. Но, боже, как это было сделано! Наглое, откровенное, циничное третирование демократии, быть может, не проявилось ни в чем так ярко, как в этой отставке. В заседании Совета 22 мая в ответ на обвинения слева Керенский очень эффективно объявил о смене главнокомандующего. В политических мотивах отставки, казалось бы, не могло остаться никаких сомнений: Керенский защищался этой отставкой, будучи приперт к стене. А 26-го числа Временное правительство, с мала до велика, подписало Алексееву «рескрипт», который состоял из превознесения заслуг доблестного генерала и сожалений об его уходе. «Уход» же Алексеева приписывался отнюдь не политическим, а чисто личным мотивам – «естественной усталости»… Да, буржуазные министры, а равно и пославшие их, видимо, чувствовали, что их руки развязаны – пока Чернову и Церетели послушен Совет. Недаром тогда же, в мае месяце, началась и исподволь ширилась кампания… против Советов вообще.
Одним словом, коалиция быстро, ярко и всесторонне показала себя в качестве глубоко реакционного фактора. Это была коалиция против революции. Ее конечная цель в каких-нибудь две-три недели определилась как ликвидация мартовских завоеваний, как буржуазная диктатура. Конечно, коалиция была тем опаснее, чем была прочнее. Поскольку она опиралась на большинство Совета, она казалась крайне прочной. Политика ее казалась незыблемой, а положение безысходным. Революция стремительно катилась под уклон.
Но – все это была только одна сторона дела, лицевая, парадная, официальная. А у всякой поверхности есть недра, у лица есть изнанка. У всякой медали есть обратная сторона. Взглянем теперь на то, что в условиях, в рамках, на фоне коалиционной политики происходило в это время в стране. Взглянем на обратную сторону той же самой медали.
