Фронтовой съезд в Минске приковал к себе всеобщее усиленное внимание. Он на самом деле знаменовал собой финал решающей борьбы за армию между Советом и буржуазией. И он окончательно показал, что карта буржуазии бита… Весь Минск был поднят съездом на ноги. Несмотря на непрерывные дожди, в городе целую неделю царило чрезвычайное возбуждение. Толпы людей собирались перед городским театром, где заседал съезд, перед вокзалом, где происходили встречи именитых гостей, и на улицах, где шли непрерывные митинги с участием столичных делегатов…
Участников съезда набралось далеко за тысячу, и театр был переполнен. Огромное число делегатов прибыло прямо из окопов. Характер же и направление съезда определились сразу… Думских людей, конечно, шумно приветствовали – и на вокзале, и на улицах, и в театре. Все трое произнесли речи в духе тех, с какими они обращались к манифестировавшим полкам Петербургского гарнизона; аудитория, по словам газет, восторженно рукоплескала революционно-патриотическим фразам Родичева и Родзянки; но этим и ограничилось все участие в работах съезда и все влияние в недрах армии наших Демосфенов от плутократии.
С первого же момента и до конца съездом всецело овладели советские люди, советские настроения и лозунги, вся вообще советская атмосфера… Если «горячо принимали» правительственно-думских людей, то пребывание в недрах армии советских лидеров было сплошным триумфом. Правда, горячие приемы и триумфы именитых людей во всяком широко массовом собрании стоят, вообще говоря, очень недорого. Но и не в них было дело.
Председателем съезда был избран глава Минского Совета Позерн, небезызвестный большевик. Избран он был, впрочем, не в качестве большевика, и перед избранием отрекомендовался как социал-демократ, стоящий на платформе Советского совещания. Единственным же конкурентом Позерна, бывшего вместе с тем и докладчиком по вопросу о Временном правительстве, был эсер Сороколетов, явившийся на съезд «прямо с наблюдательной вышки, из траншей»…
Программа работ также была советской, почти повторяя собой повестку только что закончившегося советского съезда. Мало того: делегаты нашего Исполнительного Комитета явились активнейшими участниками, главными ораторами по всем пунктам программы и докладчиками по целому ряду вопросов.
И наконец, резолюциями съезда по всем политическим вопросам послужили именно резолюции Советского совещания. Они были приняты подавляющим большинством голосов без всяких поправок и дополнений (например, резолюция о войне, хорошо нам известная, была принята 610 голосами против 8 при 46 воздержавшихся)… Выступления справа, со стороны офицеров были совершенно аналогичны тем, с какими мы уже встречались опять-таки на мартовском советском съезде; но как и там, эти выступления были поддержаны незначительным меньшинством несознательных или буржуазных элементов.
Вообще минский фронтовой съезд представлял собой наглядную картину перевода армии на «точку зрения» Совета. Это был, правда, съезд только одного фронта. Но можно ли было теперь сомневаться, что вся действующая армия займет те же позиции и пойдет за Советом – и по отношению к войне, и по отношению к цензовой власти. Минский фронтовой съезд знаменовал собой радикальный перелом всей революционной конъюнктуры и завершение советской победы над армией… Победа была решительная и для многих неожиданная. Церетели, вернувшись из Минска, с оттенком удивления рассказывал мне о советских успехах на съезде. Но, в сущности, это была только неожиданно яркая демонстрация совершенно естественного и неизбежного процесса, который явился результатом всей обстановки революции и первоначально данного толчка.
Надо, впрочем, сказать, что в создании внутренней, идейной, настоящей спайки с Советом действующая, вкусившая смерти армия опережала тыловые части. Советская программа мира воспринималась легче в окопах, чем в тылу. С другой стороны, буржуазная шовинистская агитация в окопах давала знать себя гораздо меньше, чем в тыловых центрах. И еще в марте можно было заметить, что фронтовики представляют собой среду меньшего сопротивления демократическим идеям, чем петербургский гарнизон.
Столичные полки были послушны Совету, как «своей собственной» организации, «постольку – поскольку» она… не покушалась на их старые, от царя унаследованные представления о войне и обороне, о родине и немце. Окопный же массовик, изнемогающий под непосредственным гнетом войны, естественно, первый начал тяготеть к Совету и ценить его именно постольку, поскольку он дал рациональное оправдание протесту против войны и поставил на своем знамени борьбу за мир…
Внутренний контакт, действительное завоевание началось, пожалуй, именно с действующей армии. Но в начале апреля под влиянием всей совокупности вышеописанных факторов окопников стал понемногу догонять и Петербургский гарнизон. Первые ласточки перелома, отказ от милюковских лозунгов стали появляться уже в самых последних числах марта. Так, 31 марта на митинге в Финляндском полку офицеры и солдаты запасного батальона с участием делегатов действующего полка после речей представителей некоторых петербургских заводов приняли такую резолюцию: «Мы… приветствуем Петербургский Совет рабочих и солдатских депутатов за его настойчивые стремления к прекращению мировой бойни на основе мира без захвата и контрибуций, на основе свободного устроения жизни народов всех воюющих государств; мы настаиваем, чтобы Временное правительство немедленно приступило к переговорам с союзниками о готовности заключить мир на основе отказа от завоеваний и об опубликовании, по возможности, всех тайных договоров; вместе с тем, что, пока будут вестись мирные переговоры, армия должна быть во всеоружии от посягательств врага извне, а рабочие, фабриканты и весь тыл должны помогать ей всем необходимым впредь до заключения мира; мы протестуем против буржуазной прессы (перечислено 9 газет), поднявшей травлю на товарищей рабочих» и т. д.
Эта ранняя ласточка, судя по газетам того времени, еще не сделала весны. Но после советского Всероссийского совещания, в период минского съезда, левые газеты уже начинают пестреть резолюциями тыловых частей о мире без аннексий и контрибуций, о присоединении к манифесту 14 марта или к резолюции Совещания о войне. Каждая из таких резолюций, повторяя только что приведенную, в той или иной части непременно цитирует какой-либо из советских документов и тем демонстрирует свое происхождение из советских источников. Иногда же резолюции о войне и Совете снабжаются такого рода содержательными приписками (резолюция 172-го запасного пехотного полка): «Армия и население должны подчиняться только распоряжениям Совета рабочих и солдатских депутатов; тем из распоряжений Временного правительства, которые идут вразрез с решениями Совета, подчиняться не следует»… Это как будто свидетельствует о том, что эпоха фактического двоевластия начинает определенно сменяться фактической полнотой власти Совета.
В половине апреля мирная советская программа уже была окончательно «привита» петербургскому гарнизону. Едва ли не во всех полках не только повторялись мирные, еще недавно чуждые и одиозные лозунги, но принимались после всестороннего обсуждения «развернутые» формулы, мотивированные резолюции о войне, о власти и по другим основным вопросам общей и специальной советской политики.
В течение нескольких дней, начиная с 13–14 апреля, целый ряд полков обошла крайне содержательная резолюция, первоначально принятая, кажется, в 1-м пулеметном (впоследствии большевистском) полку. Присоединяясь к манифесту 14 марта и всем дальнейшим советским шагам в пользу мира, эта резолюция требует от Временного правительства приступа к мирным переговорам; затем, указывая на право свободного солдата знать, за что он сражается, резолюция настаивает на опубликовании тайных договоров, требует восстановления Интернационала, предъявляет запрос Совету насчет его отношения к «займу свободы», приветствует восьмичасовой рабочий день и, высказываясь против самочинных земельных захватов, требует немедленного издания закона о воспрещении сделок на землю… Кроме широкого охвата текущего момента (по советской программе) здесь интересна, в частности, широко разветвленная формулировка международной программы Совета, усвояемой ныне солдатскими низами.
