Канкрин и в прежнее время, и до сих пор осуждается одними и восхваляется другими за его протекционизм. Пишущий эти строки – горячий приверженец свободы торговли и в течение двадцати лет защищал ее по мере сил в нашей печати. Мы упоминаем об этом, чтобы предупредить всякие нежелательные недоразумения в смысле пристрастия к торговой политике Канкрина. Но мы думаем, что наши фритредеры произносят над ним слишком строгий приговор, усматривая в его протекционизме недостаточное знакомство с экономической наукой, приверженность к рутине и т. д. Когда Канкрин проходил университетский курс, идеи Адама Смита были еще мало распространены в Германии. В начале нынешнего столетия меркантильная школа имела громких представителей в экономической науке; мало того, это направление возродилось с необычайным блеском и силой в конце тридцатых и начале сороковых годов в лице такого замечательного экономиста, каким был Лист. Не забудем, кроме того, что и в настоящее время большинство государственных людей в Европе придерживаются не фритредерских, а протекционных начал, и что по большей части те экономисты, которые действуют не только в кабинете, но и в самой жизни, более или менее склоняются в сторону протекционизма. Поэтому нам кажется, что упрекать Канкрина в его научной отсталости за то, что он придерживался протекционных начал, по меньшей мере несправедливо.

С другой стороны, не следует упускать из виду, что результаты либерального тарифа 1819 года оказались на первый раз для России невыгодными. В 1820 году наши торговые обороты возросли; но в следующем уже году они значительно понизились, и такое же понижение произошло в 1822 году, а в 1823-м наши внешние торговые обороты, несмотря на высокий покровительственный тариф, начали снова увеличиваться. Таким образом, научные начала, воспринятые Канкриным в молодости, впечатления, вынесенные им в раннем периоде детства на родине в Ганау, где население процветало благодаря мануфактурной промышленности, его позднейшие размышления над экономическими вопросами, направленные к облегчению участи народных масс и нашедшие себе выражение в его книге о “Мировом богатстве”, наконец опыт, вынесенный им в первые годы его управления министерством финансов, – все это соединилось, чтобы укрепить его в протекционных началах.

Канкрин был по преимуществу ум практический. Отдаленное будущее его занимало меньше, чем требования данной минуты. Когда речь касалась будущего, он, думая о судьбе горячо им любимого русского народа, представлял себе Россию, пересеченной во всех направлениях железными дорогами, пользующейся благами свободного торгового обмена со всеми народами, но тем не менее он на практике ничего не делал для достижения этой цели. Напротив, он энергично восставал против свободы торговли, а впоследствии – и против железных дорог. Однако это не было противоречием, это не было недомыслием слабого ума. Когда он восставал против свободы торговли, он руководствовался опасением, что невежественный, неподготовленный к промышленной борьбе русский народ станет жертвой народов, более искушенных в этой отрасли борьбы за существование. Когда он впоследствии восставал против железных дорог, его страшила мысль о громадных капиталах, которые придется затратить на их сооружение, о непосильном бремени процентов, которое придется нести русскому народу; его страшила и мысль, что эти громадные издержки будут на первый раз отчасти непроизводительны, потому что громоздкое русское сырье не представляет собой удобного груза для перевозки по рельсовым путям. Тут с Канкриным повторилось то же, что и в вопросе об освобождении крестьян: будучи страстным сторонником освобождения, он предложил программу, которая его отсрочивала на многие десятилетия. Он думал, что быстрое решение этой грандиозной реформы может нанести самому народу во многих отношениях большой экономический вред.

Можно ли, однако, утверждать, что Канкрин не сознавал и опасности защищаемого им протекционизма? Внимательное чтение его трудов не позволяет нам отвечать на этот вопрос утвердительно. Канкрин видел, что все народы, не исключая и английского, придерживаются на практике охранительной системы. Не следует забывать, что, как в конце прошлого столетия, так и в конце нынешнего, Англия занимала первенствующее, почти исключительное положение в нашей внешней торговле: все товары, которые мы выписывали из-за границы, были английские; Англии же мы продавали почти исключительно наше сырье. Континентальная система, к которой мы примкнули в угоду Наполеону I, нанесла большой вред нашему народному благосостоянию, так что император Александр I вынужден был в 1809 году облегчить нашу внешнюю торговлю, открыв архангельский, рижский, ревельский и петербургский порты для всех товаров, доставляемых морем из “Тенерифа”. Это было, в сущности, полным нарушением континентальной системы, потому что английские корабли, прибывавшие к нам под флагом Тенерифа, привозили нам иностранные товары и увозили наши. Пострадав так сильно от континентальной системы, Россия охотно усвоила себе либеральную теорию известного экономиста Шторха, горячего последователя Смита, и своими тарифами, особенно в 1817 и 1819 годах, открыла иностранным товарам почти свободный доступ в пределы России.

Но тем временем другие страны одумались, – одумалась и сама Англия. Ее товары имели свободный доступ в Россию, а наши товары не допускались в Англию. Таким образом, и нашей, еле зарождавшейся, промышленности, и нашему земледелию был нанесен чувствительный удар, и тариф 24 марта 1822 года как бы послужил признанием совершенной нами при данных обстоятельствах ошибки.

Канкрин придерживался в международных торговых отношениях дарвиновского принципа о борьбе за существование, в которой погибает всегда слабый. Он думал защитить русский народ, вступая в решительную таможенную борьбу с теми, кто в силах и намерен его эксплуатировать. Но в то же время он утверждал, что эта цель не будет достигнута запретительными или чрезмерно высокими пошлинами.

“Если, – говорит он в одном из своих трудов, – подобными пошлинами имеется в виду поднять отечественное мануфактурное производство, то этот взгляд ошибочен: с одной стороны, предоставляя фабрикам монополию, они остановят успехи промышленности; с другой – они заставят одну часть народа платить чрезмерные цены, следовательно, обессилят многие отрасли производства и возложат на народ жертвы, которые могли бы найти себе лучшее применение”.

Таким образом, мы видим, что Канкрин вовсе не был таким ярым протекционистом, каким его обыкновенно у нас выставляют. Оценку его экономической системы мы постараемся сделать, однако, в другом месте, а тут мы хотели только выяснить те соображения, которыми он руководствовался в своей деятельности, направленной к ограждению внешних торговых интересов России, в первое время управления министерством финансов.

Канкрин восстанавливает откупа. – Его взгляд на питейный доход. – “Маркие” дела. – Недоверие Канкрина к чиновничеству, дворянству, крестьянству. – Канкрин и Сперанский. – Донесение директора канцелярии III Отделения. – Деятельная, но безуспешная интрига

Кроме вопроса об установлении правильной торговой политики, Канкрину пришлось решать еще и другие вопросы первостепенной государственной важности, именно урегулирование питейного дохода и восстановление ценности ассигнационного рубля.

Что касается до второго вопроса, то Канкрин не чувствовал себя в силах решить его немедленно и полагал, что он вообще должен быть решен лишь с соблюдением необходимой осторожности. Заключение займов для изъятия из обращения излишних бумажных денег он признавал мерой совершенно несостоятельной: он решительно восставал против превращения беспроцентного долга в долг процентный, то есть против отягощения народа тяжелым бременем, которое было бы на него наложено в случае, если бы ему ежегодно пришлось уплачивать проценты по громадному долгу, заключенному для погашения ассигнаций. Равным образом он признавал нецелесообразным погашать ассигнации, уделяя известную часть государственных доходов на эту цель. Он был убежден, что целесообразнее всего не приносить новых жертв для погашения излишка бумажных денег, но, с другой стороны, строго избегать новых выпусков. Эта система в его руках действительно оказалась целесообразною. Несмотря на войны, неурожаи, разные народные бедствия вроде голода и холеры, он в течение семнадцати с лишком лет не выпустил ни одного бумажного рубля и этим достиг того существенного результата, что фиксировал курс наших ассигнаций: с момента его вступления в министерство до постепенного извлечения ассигнаций из обращения они держались на одном уровне, то есть за ассигнационный рубль платили 25 – 27 коп. серебром. Предупреждал же он новые выпуски образованием значительных сбережений на случай непредвиденных расходов: так, уже в 1825 году у него был накоплен военный фонд в 120 млн. рублей.