– Итак? Ты собираешься войти в дом и нанести мне визит или нет?

Милли ласково улыбнулась:

– Спасибо за приглашение. И за твою доброту, и за дружбу.

– Но?

– Но я, к сожалению, должна отклонить приглашение.

Анна открыла рот, приготовившись возражать, но Милли взяла ее руку и крепко сжала.

– Прошу тебя, не сердись. Постарайся меня понять. Я знаю, что делаю.

– Я не сержусь, я…

– Ну, тогда не обижайся. Прости меня.

– Милли, – воскликнула Анна, потеряв терпение, – ты пытаешься меня защитить, хотя я в защите не нуждаюсь! Ты заботишься о соблюдении приличий, которые меня давным-давно уже не волнуют.

– А надо бы, чтобы волновали. – Милли опустила глаза. – Прости, я знаю, что рассуждаю сейчас в точности как твоя тетушка.

– Вот именно.

– Но, поверь, она права.

– О, нет!

Милли вздохнула и отпустила ее руку.

– Давай не будем ссориться. Позволь мне вернуться домой, Анна. Я дам извозчику лишний шиллинг, чтобы довез меня до Лорд-стрит.

Она принялась рыться в сумочке, но, увидев лицо Анны, замерла, слегка покраснела и снова спрятала разменные деньги в кошелек.

– Большое спасибо, – обиженно процедила Анна. Наступила неловкая пауза. Потом обе женщины одновременно бросились на шею друг дружке. – Ох, Милли, – прошептала Анна, едва сдерживая слезы, – когда захочешь поговорить, ты же знаешь, я всегда готова тебя выслушать.

Обе они старались не расплакаться и в утешение похлопывали друг друга по плечу.

– Да, я знаю.

– Как бы я хотела хоть чем-то тебе помочь!

– Знаю.

Они поцеловались. Анна опять собрала свои вещи и вышла из наемной кареты. Она расплатилась с кучером и долго махала вслед подруге, улыбаясь сквозь слезы, пока карета не скрылась из виду. Потом повернулась и, не вытирая слез, вошла в дом.

– Анна? – послышался голос тети Шарлотты едва ли не прежде, чем она успела закрыть за собой дверь. – Пойди сюда, пожалуйста.

Голос раздавался из столовой – не более сварливый, чем обычно, поэтому Анна позволила себе, не торопясь, снять шляпку и повесить шаль в стенной шкаф в прихожей.

Выяснилось, что ее тетушка наблюдает за приготовлениями к званому ужину, назначенному на нынешний вечер. Она оторвалась от осмотра начищенной до блеска сервировочной серебряной вилки, чтобы спросить:

– Ну? Как обстоят дела в твоем благотворительном обществе?

В устах тети Шарлотты это прозвучало как «в преисподней» или «в дебрях Африки», и Анна вдруг подумала, что для нее, в сущности, так оно и есть.

– Хорошо.

Потом, в отместку тетушке, она решила развить свою мысль поподробнее:

– Мы теперь готовим до трехсот галлонов <Мера жидкости, равная примерно 4,5 литра.> супа в день и продаем его по пенсу за кварту <Мера жидкости, равная примерно 1,1 литра.>. Сегодня у нас был суп с говядиной, картофелем и капустой.

Тетя Шарлотта бросила на племянницу полный брезгливого ужаса взгляд, доставивший Анне несказанное удовольствие. Она умолчала о том, что приобрела в этот день тысячу пенсовых талонов на обед и собиралась купить еще столько же на следующей неделе: благотворительное общество, в котором она работала, должно было распространить их бесплатно среди безработных и неимущих.

– Я тебя просто не понимаю. Тебя воспитывали для других целей! Где ты этого нахваталась?

– Прошу вас, тетя, давайте не будем опять вдаваться в обсуждение этой темы. Скажите, где вы собираетесь разместить Уэбберов? Он такой закоренелый консерватор, его следует посадить как можно дальше от миссис Батт-Смит, вам так не кажется?

К ответу она даже прислушиваться не стала, размышляя о том, почему ее слабые попытки помочь голодающим наталкиваются на столь яростное неодобрение со стороны тетушки. По мнению тети Шарлотты и ее друзей, сочувствие обездоленным могло считаться похвальным только в том случае, если оно сводилось к благотворительным балам и салонным лотереям. Непосредственное личное общение с бедными находилось под категорическим запретом и рассматривалось как непростительное нарушение светских приличий, следствие наивности или дурного воспитания.

И такому предосудительному занятию ее племянница предавалась в обществе Милли Поллинакс, женщины, вокруг которой разворачивался самый громкий скандал летнего сезона. Для тети Шарлотты это стало последней каплей, переполнившей чашу ее терпения.

Шум, донесшийся из-за закрытых дверей зимнего сада, привлек ее внимание. Ей послышался голос отца. И не просто голос – его смех! Анна бросила вопросительный взгляд на тетю Шарлотту.

– Он там с Николасом, – кратко пояснила та. Анна бросила на стол так и, не сложенную салфетку.

– Вы не могли бы обойтись без моей помощи? Я хочу пойти поздороваться с отцом.

– Ну что ж, иди.

– Я вернусь через минуту и помогу вам.

– Не утруждай себя, Дженни мне поможет.

– Хорошо, – согласилась Анна с тяжким вздохом. – У Дженни это лучше получается, чем у меня.

– Гораздо лучше.

Они обменялись ничего не выражающими взглядами. Анна направилась в зимний сад, не сказав больше ни слова.

Влага туманной дымкой скопилась на стекле: ей ничего не удалось разглядеть. Она открыла одну из дверей и бесшумно проскользнула внутрь. Мужчины находились в западном крыле оранжереи, скрытые зарослями скеффлеры. Заходящее солнце бросало последние лучи сквозь стекла с бронзовыми переплетами, тени удлинялись, влажный воздух был напоен приятным горьковато-сладким запахом земли.

Анна подошла поближе, привлеченная низким волнующим звуком голоса Броуди. Он читал вслух. Оба сидели к ней спиной: ее отец, как всегда, в своем инвалидном кресле, а Броуди – на одной из деревянных скамеек. Они не слыхали ее приближения, а она не стала окликать их. Пока Анна стояла молча, наблюдая за ними, клетчатый плед, лежавший на коленях отца, соскользнул на пол. Увидев это, Броуди поднялся, подобрал плед и вновь укутал ноги старика, тщательно подтыкая фланелевую ткань по бокам. Сэр Томас рассеянным жестом провел ладонью по его склоненной голове, и тут же оба они улыбнулись друг другу. Потом Броуди опять занял свое место и возобновил прерванное чтение.

– Добрый день, – тихо сказала Анна, обогнув кресло отца, и поцеловала его в щеку.

Он потрепал ее по щеке и близоруко всмотрелся ей в лицо.

– Здравствуй, милая. Ходила за покупками?

Анна кивнула и выпрямилась, повернувшись к Броуди. Он смотрел на нее с любопытством. Ему хотелось знать – не меньше, чем ей, – как она будет здороваться с ним в присутствии отца.

– Добрый день, Николас.

Она протянула ему руку. Было время – еще совсем недавно! – когда задорный огонек в его глазах заставил бы ее рассердиться; теперь он согрел ее, и она улыбнулась в ответ. А когда Броуди поднес ее руку к губам и прижался к костяшкам пальцев в долгом поцелуе, ей и в голову не пришло отдернуть руку. Только сообразив, что поцелуй затянулся до неприличия, Анна все-таки высвободила пальцы, отошла в сторону и опустилась на свободную скамейку неподалеку от них.

– Прошу вас, продолжайте, я вовсе не хотела вас прерывать.

Броуди бросил взгляд на сэра Томаса: глаза старика уже были полузакрыты, руки бессильно упали на колени. Тем не менее он открыл книгу и начал читать с того места, на котором остановился.

Через несколько минут Анна узнала знакомый текст: Броуди читал «Сердце Мидлотиана». Вальтер Скотт являлся любимым автором сэра Томаса, чему Анна не переставала поражаться: ведь ее отец был напрочь лишен сентиментальности. А может, она заблуждалась на его счет? Несколько месяцев тяжелой болезни сильно изменили его: он стал мягче. Может быть, теперь, когда ему не за что стало сражаться и больше не было нужды поддерживать свою профессиональную репутацию, проявилась чувствительная сторона его натуры, ранее скрытая?

Его физическое состояние не претерпело заметных изменений с тех пор, как она вернулась из Италии, но разум слабел с каждой неделей. Сэр Томас проводил свои дни на воздухе, дремал на летнем солнце или молча наблюдал, как течет река. Анна часто сидела рядом с ним, как Броуди сейчас, иногда читала ему или просто молчала. Как ни странно, теперь отец стал близок ей, как никогда прежде. Она знала, что жить ему осталось недолго, и время, проведенное рядом с ним, стало для нее драгоценным. Какое значение это имело для него самого? Может быть, вообще никакого? У нее не было на это ответа.