И опять ее ноги уперлись в дно. Сидни согнула колени и оттолкнулась изо всех сил, работая ногами по-лягушачьи, чтобы броски выходили мощнее. Лодка повернулась; ей удалось ухватиться рукой за фалинь, которым судно было пришвартовано к причалу.

– Я держусь! – закричала Сидни, отчаянно цепляясь за швартов. Майкл двинулся к ней. Она испугалась, что он опять потянет ее на глубину, но в последнюю секунду он сумел отклониться в сторону и сам ухватился за кормовой подзор. Легкая посудина накренилась, пошла юзом и едва не перевернулась, когда он перебросил свое тело через леерное ограждение на юте и повис, изрыгая воду и хватая ртом воздух. Сэм подплыл прямо к лесенке на конце причала и взобрался наверх. Схватив швартов, он подтянул все еще цепляющуюся за него Сидни поближе к пристани. Корма лодки тихонько стукнулась о причал.

Сверху раздались торопливые шаги. Профессор Винтер и Чарльз остановились на краю пристани.

– Как ты? – спросили они хором.

– Я в порядке.

Чтобы это доказать, Сидни отпустила фалинь и поплыла к лесенке. Ей казалось, что она весит целую тонну; Чарльзу пришлось помочь ей преодолеть две последние перекладины. Сэм опять подтянул швартов, и корма лодки оказалась в нескольких дюймах от лесенки. Отец помог ему удержать лодку в неподвижности.

– Помощь не нужна? – спросил Чарльз, наклоняясь вниз, к Найденышу. Юноша не обратил на слова никакого внимания. Он демонстративно взобрался на причал сам, повернулся ко всем спиной и отошел от них подальше. Потом остановился, согнулся пополам, опершись руками на колени, и выплюнул новую порцию воды.

– Мне это в голову не приходило, – задумчиво произнес профессор Винтер, глядя на него. – Не умеет плавать? Гм! Кто бы мог подумать?

Он почесал голову и заморгал, глядя в свой блокнот. Возмущенная Сидни осторожно подошла к Майклу, не обращая внимания на воду, текущую ручьями с оставшейся на ней одежды. Она робко коснулась мокрой рубашки, прилипшей к его спине.

– С вами все в порядке? Он повернулся к ней, и Сидни в ужасе отшатнулась, увидев его лицо.

– О, мой бог! – прошептала она. – Простите, простите меня, мне очень жаль. Это было глупо… Я знала заранее… и все-таки пошла на это. Майкл, подождите…

Он не желал слушать. Не оглядываясь, он пошел прочь в направлении своего пристанища. После секундного замешательства 0'Фэллон последовал за ним. Чарльз, заботливый, как всегда, набросил свой сюртук ей на плечи.

– Как ты его назвала? – спросил он с любопытством.

Они оба провожали взглядом Найденыша, пока он брел по песку и наконец скрылся за деревьями.

– Майкл, – ответила подавленная и несчастная Сидни. – Это его имя.

– Вы хотите сказать, что собираетесь продолжать эти эксперименты? – спросила Сидни, изумленно уставившись на отца. – Хотя теперь вам известно, что он умеет говорить? Он знает свое имя! Отец, я сама это слышала!

Чувствуя себя загнанным в угол, профессор Винтер прибегнул к своей излюбленной тактике: начал выражаться еще более туманно, чем обычно.

– Ничего подобного я не говорю, – пробормотал он, вобрав голову в плечи, как черепаха, и всеми силами стремясь исчезнуть под столом. – Вообще ничего не говорю. Вообще молчу, – добавил он еле слышно.

Чарльз повел себя более откровенно.

– Ты сама не знаешь, что ты слышала, Сидни. Он что-то такое сказал…

– «Майкл». Я слышала, как он сказал «Майкл».

– Ну допустим. Если он это сказал и если его действительно так зовут, что это доказывает? Ровным счетом ничего.

Заслышав эти слова, ее отец приободрился, подняв голову и кивнул.

– Это лишь означает, – самоуверенно продолжал Чарльз, – что он вспомнил свое имя. В твоих глазах это выглядит так, будто он, по крайней мере, выпускник Гарвардского университета.

Ее отец усмехнулся шутке. Ослепленная гневом, Сидни совсем позабыла о сдержанности.

– Вы же ученые – вам полагается быть объективными. Как вы можете игнорировать то, что происходило прямо у вас на глазах на протяжении нескольких недель? Особенно вы, отец. Ведь вы уже знали, во всяком случае предполагали, в чем дело. Вы писали об этом в своих заметках!

– Предполагал – возможно, но это было всего лишь…

– Нет, вы об этом писали, неужели вы не помните? «Судя по его манере держаться, он мог бы заговорить, если бы захотел». И вы удивлялись, почему у него с собой постоянно эта книга. Неужели вы не видите, что это значит? Он все понимает!

– Вздор!

– Ну пусть не все, – торопливо уступила Сидни. – Но он не «научная загадка», свалившаяся вам в руки, он человек! Как вы можете продолжать экспериментировать с ним, словно он лабораторное животное? Чарльз, стоявший позади кресла, в котором сидел ее отец (точь-в-точь как сын на семейной фотографии; не хватало только ладони, опущенной любовным жестом на плечо дорогого папаши), обогнул стол и подошел к ней. После происшествия на озере Сидни успела переодеться, но волосы у нее все еще были мокрые, она продолжала машинально сжимать в руках влажное полотенце.

–Ты расстроена, – сочувственно заметил Чарльз. – Ты пережила шок. То, что сегодня произошло, – ужасно и ты еще не оправилась от потрясения.

Ее отец за спиной у Чарльза что-то одобрительно хмыкнул.

– Никто не причинит ему вреда, Сидни. Ты ведь это понимаешь, не правда ли? Мы действительно ученые, а не какие-нибудь там безумцы или злодеи!

Сидни улыбнулась и тут же сама возненавидела себя за эту улыбку. Может, у нее и вправду начинается истерика? Рассудительный голос Чарльза, его мягкое прикосновение к ее руке вызывали у нее попеременно то желание истерически рассмеяться, то заорать на него, но в конце концов раздражение, вызванное его снисходительным тоном, вытеснило другие чувства.

– Не кажется ли вам, что следует по крайней мере пересмотреть полученные данные? Его больше нельзя рассматривать как объект под наименованием Человек с Онтарио, так ведь?

– Гм… мы не можем быть твердо уверены. Еще рано делать прогнозы.

Он потянулся за своей трубкой, и Сидни поняла, что проиграла. Ее отец мог запросто потратить добрых пять минут на то, чтобы отыскать кисет, набить трубку табаком, найти спички, раскурить трубку, дать ей погаснуть, вновь раскурить и так до бесконечности. И все только для того, чтобы избежать обсуждения вопроса, который был ему не по душе.

– Конечно, нам придется многое пересмотреть, – ответил за него Чарльз. – Очень может статься, что он действительно больше не представляет интереса для антропологии в качестве «научной загадки», как ты говоришь, то есть в качестве объекта, на примере которого мы могли бы проанализировать проявление признаков цивилизованности в строго изолированной экспериментальной среде. Но его ценность для нас как специалистов по биологической этике отнюдь не исчерпана. Мы по-прежнему можем наблюдать его как.. образчик, вольно выражаясь, «первозданного человека», все еще относительно не затронутого развращающим влиянием человеческого общества, – это с одной стороны. Можно взглянуть на него и с другой: как на дикаря, лишенного благ цивилизации. Все зависит от точки зрения наблюдателя.

– Чарльз, а как насчет его ценности в качестве человека? Как насчет него самого? Он не «образчик», Чарльз, он человеческое существо. Он не твоя собственность и не собственность университета. Разве у него нет никаких прав? Может быть, у него где-то есть родители? Почему никто не пытается узнать, откуда он родом? У меня в голове не укладывается, как вы можете продолжать держать его взаперти, или подсматривать за ним через дырочку в стене, или обманывать его при помощи жестоких трюков во имя какого-то… научного эксперимента, который может быть вообще…

Сидни умолкла, так и не закончив фразы: к подобному стилю разговора она не привыкла. Ее отец пребывал в явном замешательстве.

– Все это прекрасно, моя дорогая, – проговорил он сквозь облако табачного дыма, – но это не освобождает меня от необходимости представить доклад к концу лета. Слокум его ждет. Он сказал, что я должен вручить доклад лично ему в руки. Не могу же я изменить своему слову!