Литмир - Электронная Библиотека

Гости уходят, слуги уносят кубки, яства и свечи; остаются Kлотальдо, Базилио и Сильвио.

Базилио.

Мой час теперь настал.
Не в наслажденьях смысл и цель существованья,
Не все погибло: есть великий идеал —
Он мог бы утолить души твоей страданья.
Не все разрушены сомненьем алтари...
Но, сын мой, жаждешь ли ты Бога?

Сильвио.

Говори.

Базилио.

Умом бесстрастным побеждая муки,
Забудь себя, отдай всю жизнь науке.
Могильный прах – и чистый луч рассвета,
Звезду, что перлом в сумраке повисла,
Мечту, что родилась в душе поэта —
Ты разлагай на меру, вес и числа,
Исследуй все в тиши лабораторий:
Гниющий труп и нежный запах розы.
Людских сердец возвышенное горе.
И брызги волн, и вдохновенья слезы.
Тогда спадет с очей твоих завеса,
Поймешь ты жизнь таинственную мира
И в ропоте задумчивого леса,
И в трепете полночного эфира:
Как звук с созвучием – душой смиренной
Сольешься ты с гармонией вселенной.

Сильвио.

Скажи, достигну ли я тайны роковой?
Проникну ль хоть на миг к источнику явлений,
К той грозной глубине, к той пропасти немой,
Что скрыта облаком блистательных видений?
Наука даст ли ключ к загадке мировой.
Пойму ли я, что там, за призрачной вселенной,
За всеми формами, за дымкой жизни тленной?

Базилио.

Нет, лгать я не хочу, там, за пределом знаний,
Тебя наука к Тайне приведет:
Твой ум слабеющий коснется вечной грани —
И больше ни на шаг не двинется вперед.
И как бы ни дерзнул глубоко погружаться
К началам бытия в природу человек —
Он будет к роковой загадке приближаться —
И не решит ее во век.

Сильвио.

На что же мне твоя наука?
Чем безнадежнее, чем глубже сознаю
Пред тайной мировой беспомощность свою.
Тем жизнь бессмысленней, тем нестерпимей мука.

Базилио.

Ты к невозможному стремишься.

Сильвио.

Бороться с нищетой, изнемогать, трудиться,
Потом, когда бедняк в сырой земле сгниет,
Удобрив чернозем, из почвы хлеб родится.
Из хлеба – жизнь людей, но люди возвратиться
Должны к сырой земле, – и снова хлеб взрастет:
Из жизни – смерть, из смерти – жизни всходы, —
Таков круговорот бессмысленной природы.
Но если б знал его счастливый твой мужик.
Но если б он свое ничтожество увидел,
И не был бы так груб, невежествен и дик, —
Он проклял бы судьбу, он жизнь бы ненавидел.
Так вот твой идеал? Отречься от всего.
Уснуть животным сном, убить в себе рассудок,
Весь век в поту, в грязи работать для того,
Чтоб завтра чем-нибудь наполнить лишь желудок?
Пускай убьет меня безумная тоска,
За мирный сон души я не отдам сознанья!
Не надо мне тупого прозябанья.
Покорности скотов и счастья мужика!
Ведь жизни внутренней незримые богатства.
Сокровища ума, следы наук. искусств, —
Их истребить нельзя, и я во имя братства
Отречься не могу от прежних дум и чувств.
В деревне, за сохой, я, в нищенской одежде,
Останусь богачом изнеженным, как прежде.
С народом не сольюсь в неведомой глуши.
Я сброшу горностай, забуду трон, величье.
Но что все внешние, ничтожные отличья
Пред этим внутренним неравенством души!
Идти в народ шутом в наряде маскарадном...
Но сам мужик мое стремление к добру
Сурово заклеймит укором беспощадным.
Как недостойную игру,
Мечту для бедных. Быть товарищем и братом.
Бежать из городов, в полях найти приют,
Нужду, и черствый хлеб, и деревенский труд —
Ты можешь сделать все утонченным развратом.
Наружностью бедняк, ты клад душевных сил,
Ты роскошь внутренних неравенств сохранил.
А между тем в глазах глупцов ты вдохновенный
Апостол-труженик, могучий и смиренный.
И вот не жертвуя, не тратя ничего,
Твой праздный ум пленен роскошною забавой.
И беспредельного тщеславья своего
Ты жажду утолил легко добытой славой.
Так прихотливый сибарит
Суровой пищею искусно раздражает
Уснувший, дряхлый аппетит,
И на мужицкий хлеб все пряности меняет.
Проклятье всем! Вы лжете оба,
В груди от ваших слов сильней тоска и злоба.
Там, в мирной тишине жилища твоего,
Старик, ты выдумал слияние с народом,
А ты, король, свою науку для того,
Чтоб утешать себя хоть призрачным исходом,
Чтоб хоть миражем заслонить
У ног зияющие бездны...
Но я правдивей вас; я смел разоблачить
Трусливый ваш обман смешной и бесполезный.

Уйдите прочь!

Базилио и Клотальдо уходят.

Сильвио.

Теперь мы, скорбь, с тобой вдвоем.
Я не дрожу, я не бледнею.
И если узел твой распутать не сумею —
Я рассеку его мечом! Пора покончить с шуткой глупой,
Пора мне вырваться из пут...
Честней совсем не жить, чем тупо
И подло жить, как все живут.
Удар – и смолкнет боль сознанья
Среди мгновенной тишины,
Удар – и кончены страданья
И все вопросы решены...
Там, на глади морской, исчезая вдали,
Блеск луны отражен, как серебряный путь.
Если б мог я умчаться по нем от земли.
Чтобы в лунном сияньи навек потонуть.
Я без дум и без мук невозвратно б исчез
В этом мягком, волнистом тумане небес...
Я бы умер, как отблеск холодной луны.
На трепещущем лоне певучей волны...
Зачем же медлю я? Не ты ли,
Надежда вновь зажглась? Умри,
Умри навеки; до зари
Я буду горсть могильной пыли.
И я ведь знаю: чуть отдам
Всю душу страсти и желаньям,
Как разрушать начну их сам
Неумолимым отрицаньем.
И если снова вера мысль убьет,
Исчезнет воли напряженье,
И мне всю душу обольет
Смертельным холодом сомненье.
Нет, жить нельзя: так дикий конь
Из-под узды на волю рвется,
И весь он трепет, весь огонь,
Как будто вихрем унесется —
Но всадник опытный вонзит
Ему в бока стальные шпоры —
И никнет грива, меркнут взоры,
И кнут он терпит, и дрожит...
Если б знать мне, о чем эти волны поют?..
И не та же ли скорбь, как меня, их гнетет?..
Обещая мне вечный покой и приют,
Что-то к пропасти манит меня и влечет...
Жду от них я чего-то, мучительно жду,
И зовут меня волны: «Приди к нам, приди,
Та же скорбь, как твоя, в нашей вольной груди...»
Слышу, волны, призыв ваш... я скоро приду...
Лишь шаг – и смерть...
18
{"b":"114000","o":1}