В моей памяти всплыли строки старинной шотландской песни: «Много ль земляники растет в соленом море, много ль кораблей по лесу плывет…» — и я принялась сонно гадать, не приходилось ли сочинителю бывать в месте вроде этого, выглядевшем совершенно ирреальным в рассеянном свете звезд и полумесяца… здесь все было таким расплывчатым, что терялась грань между стихиями.

Мы могли с равным успехом и плыть над землей, лошадь подо мной могла превратиться в дощатую палубу, а шорох сосен наполнял бы наши паруса…

Мы остановились перед самым рассветом, расседлали лошадей, стреножили их и оставили пастись среди высокой травы на небольшом лугу. Я подошла к Джейми и моментально свернулась в клубок прямо на траве рядом с ним, и последним, что я слышала, было мирное похрустывание сочной зелени на лошадиных зубах.

Мы проспали весь день и поднялись только к вечеру, — одеревеневшие, умирающие от жажды, сплошь покрытые клещами. Я искренне порадовалась тому, что клещи, как и москиты, явно не находили вкуса в моей плоти, но потом все время нашего путешествия на север внимательно осматривала Джейми и всех остальных после каждой ночевки; всякой дряни, готовой присосаться к человеку, тут было более чем достаточно.

— Фу, гадость! — сказала я, рассматривая один особенно крупный экземпляр, размером с виноградину, притаившийся среди мягких, коричного цвета волосах подмышкой у Джейми. — Черт, я даже боюсь его снимать; он так нажрался, что кажется, вот-вот взорвется.

Джейми, другой рукой в это время ощупывавший свою голову, пожал плечами.

— Ну и пусть сидит, пока ты с остальными не разберешься, — предложил он. — Может, он к тому времени сам отвалится.

— Пожалуй, пусть посидит, — неохотно согласилась я. В общем-то я ничего не имела против взрыва клеща, просто его кривые челюсти все еще глубоко сидели в коже Джейми. А мне уже приходилось видывать инфекции, занесенные при насильственном удалении клещей, и это было совсем не то, с чем мне захотелось бы столкнуться посреди дикого леса. У меня ведь были с собой лишь самые примитивные медицинские припасы — хотя среди них, к счастью, имелась и парочка отличных маленьких пинцетов из ларца доктора Роулингса.

Майерс и Ян, похоже, и сами неплохо справлялись с делом; они оба разделись до пояса, и Майерс навис над парнишкой, как огромный черный бабуин, энергично копаясь в волосах Яна.

— Вот тут еще один, маленький, — сказал Джейми, наклоняя голову и отводя в сторону свои волосы, чтобы я смогла добраться до небольшой темной шишечки за его ухом.

Я только-только сосредоточилась на том, чтобы осторожно удалить противную тварь, как почувствовала чье-то присутствие рядом с собой.

Накануне, когда мы разбивали лагерь, я чувствовала себя слишком вымотанной, чтобы обращать внимания на нашу беглянку, к тому же я была абсолютно уверена, что никуда она не денется, — ведь не потащится же она в лес одна-одинешенька? Однако она все же прогулялась по окрестностям, по крайней мере, добралась до протекавшего неподалеку ручья и вернулась с ведром воды.

Она поставила ведро на землю, набрала пригоршню воды и втянула ее в рот. Потом сделала несколько жевательных движений челюстями и изо всех сил раздула щеки. Отодвинув меня в сторону, она подняла руку удивленного Джейми и резко, с силой брызнула водой изо рта ему подмышку.

После этого она протянула руку и осторожно, кончиками пальцев коснулась паразита, как будто щекоча его. И уж конечно, Джейми тут же ощутил щекотку, потому что у него были очень чувствительные подмышки. Он порозовел и слегка отпрянул от руки рабыни, и все мышцы его тела напряглись.

Но женщина крепко держала его за запястье, и через секунду чудовищно раздувшийся клещ упал на ее ладонь. Она небрежно отбросила его в сторону и с довольным видом повернулась ко мне.

Я подумала, что, закутанная в плащ, эта женщина похожа на мяч. Впрочем, и без плаща она наверняка выглядела не лучше. Она была очень низкорослой, не больше четырех футов, и почти такой же в ширину, а ее коротко остриженная голова напоминала пушечное ядро, и щеки были такими пухлыми, что над ними едва можно было рассмотреть глаза.

Она была просто невероятно похожа на одну африканскую деревянную фигурку, которую я как-то видела в Вест-Индии, — и та фигурка изображала собой плодородие. Такая же пышная, массивная грудь, тяжелые бедра и глубокий, роскошный цвет жареных кофейных зерен из Конго, — и при том у женщины была такая гладкая и чистая кожа, что она казалась полированным камнем, на котором от жары выступила влага. Женщина протянула ко мне руку — на ее ладони лежали несколько маленьких предметов, по размеру и очертаниям похожих на сушеную лимскую фасоль.

— Пау-пау, — произнесла женщина голосом низким и настолько красивым, что даже Майерс обернулся в ее сторону, пораженный. Это был богатый, сочный голос, гулкий, как барабан. Видя мое изумление, женщина застенчиво улыбнулась и сказала еще что-то. Я не поняла ее — разобрала только, что она говорит на гэльском.

— Она сказала, ты не должна глотать эти семена, потому что они ядовитые, — перевел Джейми, с опаской посмотрев на чернокожую и набросив на плечо плед.

— Хау, — согласилась Полина, энергично кивая. — Яда-вита!

Она наклонилась к ведру, чтобы зачерпнуть еще пригоршню воды, прополоскала рот и сплюнула на камень — это было похоже на пушечный выстрел.

— Тебе следует быть поосторожнее с этим, — сказала я ей. Я понятия не имела, поняла ли она моя слова, но подумала, что по моей улыбке она догадается, что я желаю ей добра; Полина улыбнулась в ответ, бросила в рот еще два семени пау-пау и принялась за клещей, осадивших Майерса. Бобы пау-пау громко похрустывали на ее зубах, когда она готовила очередную порцию лекарства от паразитов.

К тому времени, когда мы съели ужин и собрались в дорогу, Полина уже горела желанием ехать на лошади самостоятельно. Джейми подвел женщину к лошади и показал, что нужно позволить животному обнюхать себя. Негритянка заметно вздрагивала, когда большой лошадиный нос тыкался в нее; она даже подпрыгнула в какой-то момент и захихикала, и ее смех был похож на мед, льющийся из кувшина, — и наконец Джейми с Яном погрузили ее в седло.

Полина все еще стеснялась мужчин, но вскоре обрела достаточно уверенности в себе, чтобы поговорить со мной, на жуткой смеси гэльского, английского и ее родного языков. Я не в состоянии была что-либо понять, но лицо и руки Полины были так выразительны, что зачастую я вполне догадывалась о смысле того, что она говорила, хотя на самом деле разбирала едва ли одно слово из десяти. И мне оставалось лишь сожалеть, что я не владею так же, как она, языком тела, потому что она не понимала большинства моих вопросов и реплик, так что мне пришлось дожидаться, пока мы не разобьем лагерь, и я смогу наконец-то обратиться за помощью к Джейми или Яну, чтобы они перевели по крайней мере гэльскую часть речи Полины.

Свобода — хотя бы и временная — от страха, сковывавшего ее, и чувство безопасности, в конце концов охватившее женщину в нашей компании, позволили высвободиться естественным свойствам ее натуры, и она без передышки болтала все то время, пока мы ехали с ней бок о бок, ничуть не заботясь о том, понимаю ли я ее, и то и дело взрываясь смехом, — низким, гулким, похожим на звук ветра, ворвавшегося в глубокую пещеру.

Полина затихла лишь однажды: когда мы проезжали через большую поляну, где трава выглядела странно волнистой, и волны эти вздымались такими линиями, будто под землей скрывался огромный змей. Полина сразу замолчала, увидев это, и даже попыталась заставить свою лошадь прибавить шагу, но вместо того так натянула поводья, что лошадь встала на месте, как вкопанная. Я вернулась, чтобы помочь женщине.

— Droch apte, — пробормотала Полина, уголком глаза косясь на эти безмолвные волны. Плохое место. — Djudju. — Она нахмурилась и сделала рукой быстрый жест; я подумала, что это, наверное, для того, чтобы защититься от чего-то дурного.

— Это что, старое кладбище? — спросила я Майерса, который подъехал к нам, чтобы выяснить, что случилось. Волны трав, правда, не располагались ровными рядами, но тем не менее они как бы огибали поляну по краю, и совершенно не были похожи на естественное явление. К тому же холмики земли, благодаря которым трава так странно выглядела, казались слишком высокими для могил, — если только они не были каменными насыпями, подобными пирамидкам древних шотландцев… или же массовыми захоронениями, добавила я мысленно, вспомнив Калоден.