Однако вряд ли мне позже удастся привести его в более подходящее состояние, нежели то, в каком он пребывал сейчас, да и условия были недурными — масса спиртного для дезинфекции и масса добровольных помощников. Все равно других средств для анестезии у меня нет… а резать пациента, находящегося в полном сознании, — это не для меня. Кроме того, Майерс сам попросил меня оперировать его.

Я оглянулась в поисках Джейми, надеясь получить совет. Джейми был тут, конечно, стоял рядом со мной и вопросительно смотрел на меня. Ну, он же хотел, чтобы я чем-то отвлекла гостей, черт побери.

— Лучше займись им прямо сейчас, Сасснек, — сказал Джейми, оглядывая распростертое тело. — Может, у него никогда больше не наберется столько храбрости или столько денег, чтобы вот так напиться.

Я наклонилась и снова проверила пульс — отличный пульс, сильный и ровный, как топот копыт ломовой лошади.

Полное достоинства лицо Джокасты появилось наконец среди прочих лиц, горевших любопытством; оно возвышалось над плечом Макнейла.

— Перенесите его в приемную, — коротко произнесла Джокаста. И тут же исчезла, оставив окончательное решение на меня.

Мне и прежде приходилось оперировать в очень странных условиях, подумала я, торопливо опуская руки в миску с уксусом, доставленную с кухни, но все-таки не настолько странных.

Освобожденный от излишков одежды, Майерс был со всем тщанием уложен на стол красного дерева, — как жареный фазан, из которого вынули все кости. Вместо блюда под него подложили конскую попону, а на столе вокруг его оголенного живота красовался гарнир из флаконов, корпии и бинтов.

У меня не было времени на то, чтобы переодеться; из коптильни принесли кожаный фартук, который обычно надевал мясник, и надели на меня, а Федра быстро заколола булавками длинные, пышные рукава моего платья, оголив мои руки до локтей.

Принесли еще множество свечей, чтобы мне хватило света; канделябры расставили на шкафчиках, столах — везде, где только было можно.

Воздух наполнился ароматным запахом горячего пчелиного воска. Но заглушить ароматы Майерса воску оказалось не под силу. Не колеблясь, я схватила с буфета графин и щедро выплеснула немалую порцию бренди в заросшую темными курчавыми волосами промежность.

— Дороговатый способ уничтожать вшей, — критическим тоном заметил кто-то из стоявших рядом со мной, видя, как эти крошечные существа поспешно бросились в разные стороны, спасаясь от обжигающего потока спиртного.

— Ну, зато они умрут счастливыми, — произнес другой голос, голос Яна. — Я принес твою маленькую шкатулочку, тетя.

Он водрузил ящик с хирургическим набором на стол, возле моего локтя, и открыл его.

Я выхватила мою драгоценную бутылочку с чистым спиртом и прямой скальпель. Держа лезвие скальпеля над чашкой, я полила его спиртом, в то же время обшаривая глазами гостей в поисках подходящего помощника. Впрочем, желающих было более чем достаточно; зрители бурлили сдержанным смехом и всячески комментировали происходящее; обед был напрочь забыт в предвкушении зрелища.

Из кухни привели двоих крепких кучеров, чтобы держать ноги пациента; Эндрю Макнейл и Фархард Кэмпбелл вызвались держать его руки, а молодой Ян встал рядом со мной, держа в руках здоровенный подсвечник, дававший мне дополнительный свет. Джейми занял место главного анестезиолога — у головы пациента, — держа наготове полный стакан виски, чтобы в случае необходимости влить спиртное в рот Майерсу.

Я проверила, в порядке ли иглы и прочее, глубоко вздохнула и кивнула своему храброму войску:

— Ну, начнем.

Пенис Майерса, смущенный таким вниманием, застенчиво скрылся в темных волосяных зарослях. Когда ноги пациента были должным образом подняты и раздвинуты, Юлисес лично осторожно отвел в сторону обвисшую мошонку, и тогда стала отлично видна грыжа — гладкая выпуклость размером с куриное яйцо, багрово-красная там, где она терлась о кожу паха.

— Боже милостивый! — воскликнул один из кучеров, вытаращив глаза при этом зрелище. — Да у него и вправду три яйца!

Зрители разом издали изумленный вздох и захихикали, но я уже была слишком занята, чтобы объяснять им их ошибку. Я смочила промежность чистым спиртом, погрузила скальпель в чашку с этой драгоценной жидкостью, потом провела лезвием над огнем свечи, чтобы окончательно быть уверенной в его стерильности, и быстро сделала разрез.

Не слишком длинный, не слишком глубокий. Такой, чтобы только отодвинуть кожу и увидеть розовато-серую петлю кишки, вывалившейся в щель между мышцами. Потекла кровь — тонкой темной струйкой, медленно закапала на одеяло.

Я расширила разрез, тщательно прополоскала пальцы в чашке со спиртом, потом двумя пальцами прижала кишечную петлю и мягко вдавила ее внутрь живота. Майерс внезапно конвульсивно дернулся, чуть не оттолкнув меня от стола, и так же внезапно расслабился. Потом вновь напрягся, приподняв ягодицы над столом, и мои ассистенты чуть не выпустили его ноги.

— Он просыпается! — крикнула я Джейми, заглушая раздавшиеся вокруг встревоженные голоса. — Быстро, влей в него порцию!

Все мои сомнения относительно использования алкоголя в качестве обезболивающего вспыхнули вновь, — но теперь уже было слишком поздно раздумывать на эту тему.

Джейми ухватил человека-гору за подбородок, резким движением открыл ему рот и влил туда виски. Майерс закашлялся и зафыркал, как тонущий кит, но тем не менее в его горло попало достаточно спиртного, — огромное тело затихло. Человек-гора впал в прострацию и почти сразу громко, смачно захрапел.

Я каким-то чудом сумела удержать пальцы на месте; кровотечение было куда сильнее, чем полагалось бы, и мне это не нравилось, но кишечная петля не выпала снова, несмотря на дерганья Майерса. Я схватила чистый лоскут, пропитанный бренди, и наложила его на разрез, промокая кровь; вот теперь мне стал хорошо виден мышечный слой, такой же тощий, как весь Майерс; лишь чрезвычайно тонкий слой желтоватого жира лежал под кожей, отделяя, ее от темно-красных внутренних тканей.

Я ощущала как движется при дыхании кишечник, темное, влажное тепло тела охватило мои обнаженные, без перчаток пальцы — с той странной неосознанной интимностью, какая знакома только хирургам. Я закрыла глаза и отогнала от себя все лишнее: и чувство тревоги и торопливости, и ощущение глазеющей толпы.

Я несколько раз медленно вдохнула, настраиваясь на ритм отчетливо слышимого храпа. Над волнами запаха бренди и слабыми ароматами еды, доносящимися из столовой, властвовал сейчас запах тела Майерса: запах конского пота, запах грязной кожи и мочи, и медный запах крови. Другим эта смесь могла бы показаться отвратительной, но не мне, не сейчас.

Это тело жило. Ни плохо, ни хорошо, — просто жило. Я ощущала это; и оно было моим.

Оно все целиком принадлежало мне; бесчувственное тело в моих руках, открывшее мне все свои тайны. Мужчины, державшие его, не сводили с меня глаз. Такое чувство далеко не всегда возникает во время операций, но если уж оно возникло — забыть его невозможно; как будто ум вселяется разом в два тела, превращая их в единый организм. Я сейчас властвовала над чужим телом, я стала его частью, я забыла о себе.

Время остановилось. Я остро ощущала каждую долю мгновения, каждый вздох, упругое сопротивление игле, шорох кетгута, протягивавшегося сквозь ткани, когда я накладывала швы и затягивала грыжевые ворота, — но при этом мои руки словно бы не принадлежали мне, они жили своей собственной жизнью. Мой голос звучал резко и отчетливо, давая указания, которым ассистенты повиновались мгновенно, — и одновременно в каком-то дальнем уголке моего ума сидел маленький наблюдатель, с отстраненным любопытством следивший за ходом операции.

Но наконец все кончилось, и время тронулось с места. Я отступила от стола на шаг, прервав связь с телом, и тут же у меня слегка закружилась голова от охватившего меня чувства одиночества.