Все еще слишком возбужденные, да к тому же уставшие от наведения порядка на разграбленном судне, остальные мужчины спустились в каюту, чтобы восстановить свои силы при помощи бутылки яблочной водки из запасов капитана Фримана, — он спас эту драгоценную бутылку от пиратов, опустив ее в бочку с водой. Маленькая чашка этого напитка стояла на палубе возле моей головы; но я пока что была слишком слаба, чтобы умудриться проглотить хоть что-то. Однако теплый фруктовый дух, исходящий от водки, действовал на меня утешающе.

Мы теперь шли под парусом; каждый из нас страстно желал как можно скорее удалиться от проклятого места, как будто поблизости от него на нас снова могли напасть. Лодка двигалась куда быстрее, чем при помощи шеста; облака мерзких насекомых, что постоянно роились вокруг фонаря, рассеялись, оставив после себя лишь отдельных полупрозрачных златоглазок, закрепившихся на верхушке мачты; их нежные зеленые тельца отбрасывали тонкие черточки теней. Из каюты донесся взрыв смеха, и Ролло, лежавший неподалеку от меня на палубе, отозвался на него низким рыком, — жизнь возвращалась в привычную колею.

Легкий, давно ожидаемый ветерок гулял по палубе, заставляя испаряться пот на моем лице и шевеля волосы Джейми, упавшие ему на лицо. Я видела маленькую вертикальную морщинку, залегшую между его бровями; Джейми по-особому склонил голову, что говорило о глубокой задумчивости.

Тут нечему было удивляться, причины для размышлений у него были. Ведь мы, если говорить честно, скатились от богатства — ну, по крайней мере, потенциального богатства, — к полной нищете, и все снаряжение нашей экспедиции сводилось теперь к мешку бобов и разгромленному ящику с медицинскими инструментами. И вопреки желанию Джейми явиться к дверям Джокасты Камерон отнюдь не нищими, мы именно в таком качестве и должны были до нее добраться.

У меня просто горло сжалось от сострадания к Джейми, раздражение тут же уступило место жалости. Ведь даже если забыть о сиюминутном, об оскорбленной гордости, — перед нами еще лежала и пугающая пустотой неведомая территория, именуемая «Будущее». Будущее и без того представлялось нам не слишком определенным, но все самые острые углы вопроса несколько сглаживались утешающим знанием того, что у нас достаточно денег, чтобы так или иначе достичь наших целей — даже если мы пока и сами толком не знали, в чем они состоят.

Пусть даже мы добирались до северных земель, как последние оборванцы, мы все равно ведь знали, что обладаем целым состоянием, вне зависимости от того, можно обратить его в деньги или нет. Я прежде никогда не считала себя особой, придающей слишком большое значение деньгам, но когда мое чувство безопасности, обеспеченности было сметено столь яростным ураганом, я ощутила совершенно неожиданный приступ отчаянного головокружения, как будто провалилась в глубокий-преглубокий темный колодец и летела вниз, не видя, за что тут можно зацепиться.

А что же теперь мог чувствовать Джейми, который опасался не только за мою и свою жизнь, но на котором лежала также ответственность за многих других людей? Ян, Фергус, Марсела, Дункан, жители Лаллиброха… да даже эта чертова зануда Лагхэйр! Я не знала, плакать мне или смеяться, вспоминая о деньгах, которые Джейми отослал ей; эта мстительная тварь теперь была в куда лучшем положении, чем мы!

При мысли о мести я ощутила новый укол в сердце, заставивший меня забыть все остальное. Хотя Джейми и не был особенно мстителен (для шотландца), все равно ни один житель Горной Страны не смог бы отнестись к подобной истории с молчаливым смирением; здесь ведь шла речь не столько о потере денег, сколько об оскорблении чести. И что он чувствовал, вынужденный отступить?

Джейми уставился на темную воду неподвижным взглядом, его рот был крепко сжат; может быть, он видел перед собой то самое кладбище, где, уступив опьяняющей сентиментальности Дункана, он согласился помочь Боннету сбежать?

И только теперь, с некоторым запозданием, мне пришла в голову мысль, что финансовый аспект неприятной истории едва ли уже был осознан Джейми, — его занимали куда более горькие размышления; ведь и в самом деле, он сам содействовал побегу Боннета от веревки палача, дал ему свободу, чтобы тот начал охоту на ни в чем не повинных людей. И сколько еще народу, кроме нас самих, может пострадать из-за этого?

— Тебе незачем винить себя, — сказала я, легко касаясь его колена.

— Кого же еще? — тихо откликнулся он, не глядя на меня. — Я ведь знал, кто он таков. Я мог предоставить этого человека его собственной судьбе, той, которую он заслужил, — но я этого не сделал. Я был просто дураком.

— Ты просто проявил доброту. Это не одно и то же.

— Почти одно.

Джейми глубоко вздохнул; воздух посвежел, насытился озоном… вот-вот должен был хлынуть дождь. Джейми потянулся к чашке с яблочной водкой и отпил, потом наконец в первый раз посмотрел прямо на меня, вопросительно подняв чашку.

— Да, спасибо, — я попыталась сесть, но Джейми обхватил меня за плечи и приподнял, прислонив к себе. Он поднес к моим губам чашку, и согревающая кровь жидкость мягко скользнула по моему языку, потом огнем прокатилась по горлу, сжигая все следы тошноты и табака, оставляя на их месте устойчивый ромовый привкус жженого тростникового сахара.

— Теперь лучше?

Я кивнула и протянула ему правую руку. Он надел кольцо на мой палец, и металл оказался теплым, согретым его ладонью. Потом Джейми осторожно сжал мою руку — осторожно, но крепко.

— Неужели он следил за нами от самого Чарльстона? — высказала я вслух возникшее у меня подозрение.

Джейми покачал головой. Его волосы все еще не были связаны, и их тяжелые волны то и дело падали вперед, закрывая ему лицо.

— Нет, не думаю. Если бы он знал, что у нас есть драгоценные камни, он бы постарался напасть на нас на дороге, еще до того, как мы добрались до Велмингтона. Нет, он, скорее всего, узнал о них от кого-то в доме Лиллингтона, от какого-нибудь слуги. Я полагал, что нам ничто не грозит, потому что мы выехали к Кросскрику еще до того, как кто-то мог прослышать о камнях. Но все же кто-то успел проболтаться… лакей, возможно; а может быть, та портниха, которая шила твое платье.

Его лицо выглядело совершенно спокойным, но оно всегда бывало таким, если Джейми старался скрыть слишком сильные чувства. Внезапный порыв горячего ветра пронесся по палубе; дождь приближался. Ветром волосы Джейми разбросало по щекам, и он смахнул их и отвел за спину, запустив пальцы в плотные пряди.

— Мне очень жаль, что пропало второе твое кольцо, — сказал он через несколько секунд.

— О! Но… — я запнулась. — Все в порядке. — Но слова застряли у меня в горле, и я задохнулась, внезапно осознав потерю.

Я носила это золотое кольцо почти тридцать лет; оно было знаком принесенных клятв, забытых, возобновленных, наконец возвращенных. Оно было знаком брака, семьи; знаком немалого куска моей жизни. И наконец, оно было последней памятью о Фрэнке — которого, несмотря ни на что, я все-таки любила.

Джейми промолчал, но взял мою левую руку и стал нежно поглаживать пальцы. Я тоже ничего не сказала. Я просто глубоко вздохнула и повернулась лицом к корме; деревья, стеной стоявшие вдоль воды, шелестели в предвкушении грозы, и их листва разговаривала настолько громко, что заглушала все звуки, доносившиеся из каюты.

Маленькая капля упала на мою щеку, но я не шелохнулась. Моя рука, безвольная и бледная, лежала в руке Джейми, и выглядела до странности хрупкой; меня даже испугал ее вид.

Вообще-то обычно я уделала большое внимание своим рукам, всячески ухаживая за ними. Руки были моим рабочим инструментом, средством соприкосновения с болезнью, они были нежными и сильными для тех, кого я лечила. Они были даже красивыми, и я несколько отстраненно оценивала их красоту, — но главным были их сила и умелость, и уверенность, с которой они работали.

И вот я видела ту же самую собственную руку — но почему-то она была бледной, с вялыми пальцами, со слегка набухшими суставами… и странно голая без привычного кольца; и все же это определенно была моя рука. Просто когда она лежала в огромной и грубой ладони, она в сравнении с ней казалась уж слишком хрупкой.