Джейми насмешливо фыркнул на шотландский манер, твердой рукой схватил меня за шею и обмакнул мою голову в воду. Когда я вынырнула, хлюпая носом, он тут же набросил на мои мокрые волосы полотенце и принялся вытирать их большими, уверенными руками, говоря при этом тем грозным тоном, каким священники говорят с кафедры о грехах, пугая прихожан.

— Глупая женщина, — сказал он по-гэльски, — у тебя мозгов не больше, чем у мухи! — Потом среди потока фраз я уловила слова «дурацкий» и «неуклюжая», а потом просто перестала слушать. Я закрыла глаза и растворилась в сонном наслаждении, пока он вытирал мои волосы, а потом расчесывал их.

Его руки прикасались ко мне уверенно и нежно, и возможно, он тренировался в искусстве расчесывания на лошадиных хвостах и гривах.

Я видела, как он разговаривал с лошадьми, когда чистил и расчесывал их, и точно так же он говорил теперь со мной, и гэльская речь лилась, как утешительная мелодия, в том же ритме, в каком двигались щетки или скребница. Я даже подумала, что о лошадях он, возможно, куда лучшего мнения, чем о людях.

Его руки касались моей шеи, моей голой спины и плеч, пока он занимался делом: это были легкие прикосновения, вернувшие мою оттаявшую плоть к жизни. Я еще изредка подрагивала, но все равно позволила одеялу упасть мне на колени. Огонь горел вовсю, языки пламени танцевали вокруг котла, и в комнате становилось все теплее.

Теперь Джейми доверительным голосом рассказывал, что бы он хотел со мной сделать за мои фокусы, — начиная с того, что выпорол бы до посинения солеными розгами, и так далее. Гэльский — весьма богатый язык, а Джейми был вовсе не лишен воображения, и неважно, на какую тему ему приходилось развивать фантазии; он мог с равным успехом воображать и сцены насилия, и сцены секса. И я подумала, что, пожалуй, это совсем неплохо — что я понимаю лишь малую часть его слов.

Мою грудь заливало тепло очага; спиной я чувствовала тепло тела Джейми. Его свободная рубашка скользнула по моей коже, когда он потянулся к полке, чтобы достать какую-то бутылку, — и я снова вздрогнула. Он заметил это и на мгновение прекратил свою тираду.

— Холодно?

— Нет.

— Хорошо.

Резкий запах камфары ударил мне в нос, и прежде чем я успела шевельнуться, одна его ручища впилась в мое плечо, прижав меня к табурету, а другая принялась с силой втирать в мою грудь скользкое масло.

— Стой! Прекрати, мне же щекотно! Стой, тебе говорят!..

Он и не подумал остановиться. Я отчаянно извивалась, пытаясь вырваться, но Джейми был слишком большим и сильным, чтобы я могла противиться ему.

— Не вертись, — сказал он, и его безжалостные пальцы вдавились еще глубже между моими ребрами, прошлись под ключицами, вокруг грудей, обмазывая меня маслом так же тщательно, как обмазывал молочных поросят перед тем, как насадить их на вертел.

— Ты ублюдок! — твердо заявила я, когда он наконец меня отпустил. Я хихикала и задыхалась от борьбы. От меня несло перечной мятой и камфарой, и моя кожа пылала жаром от подбородка до пупка.

Он усмехнулся, глядя на меня, мстительный и абсолютно не склонный к раскаянию.

— Ты, между прочим, точно так же обошлась со мной, когда я подхватил лихорадку, — напомнил он, вытирая руки полотенцем. — Как аукнется, так и откликнется, правильно?

— У меня нет лихорадки! У меня даже насморка нет!

— Я уверен, что все это скоро бы проявилось — после того, как ты всю ночь спала в земляной норе, да в мокрой одежде. — Он неодобрительно щелкнул языком, как делают шотландские женщины.

— А ты что, никогда не спал на земле, под дождем? И сколько же раз ты простужался после таких ночевок? — возмущенно спросила я. — Боже милостивый, да ты вообще жил в пещере целых семь лет!

— И три из них постоянно чихал. Кроме того, я мужчина, — абсолютно нелогично добавил он. — Не лучше ли тебе натянуть ночную рубашку, Сасснек? А то на тебе и нитки нет.

— Я заметила, спасибо. Кстати, мокрая одежда и холод не являются причинами болезни, — сообщила я ему, шаря под столом в поисках упавшего одеяла.

Он вскинул брови.

— Вот как? Не являются?

— Нет, представь себе. Я уже объясняла тебе, болезни возникают благодаря микробам. Если я не подхвачу какой-нибудь микроб, я не заболею.

— Ах, микр-ррр-робы! — прорычал он. — Ну, будь уверена, ты уж точно поймала самого толстозадого! Вот только почему люди зимой болеют чаще, чем летом? Эти микробы размножаются на холоде, я правильно понял?

— Не совсем. — Почему-то чувствуя себя неловко, я развернула одеяло, намереваясь снова набросить его на плечи. Но прежде чем я успела закутаться в него, Джейми схватил меня за руку и притянул к себе.

— Иди сюда, — сказал он, хотя я и так была совсем близко. Но прежде чем я успела открыть рот, чтобы сказать хоть слово, Джейми смачно шлепнул меня по попе, развернул к себе лицом и крепко поцеловал.

Он тут же отпустил меня, и я чуть не шлепнулась на пол. Чтобы удержаться на ногах, я обхватила его руками, и он тут же обнял меня за талию, помогая сохранить равновесие.

— Меня вообще не интересуют причины, — сказал он, сурово уставившись на кончик собственного носа. — Будь то ушибы, или ночной воздух, или этот твой чертов новый знакомец. Я не хочу, чтобы ты заболела, и все об этом. А теперь — быстро ныряй в свою ночную рубашку и в постель!

Мои руки наслаждались, ощущая его. Гладкий лен его рубашки был прохладным, он остужал мою пылающую от едкого масла грудь, а чуть-чуть кусачая шерстяная ткань килта прижималась к обнаженным бедрам и животу, и не могу сказать, что мне было от этого неприятно. Я неторопливо потерлась о Джейми, как кошка о ножку стола.

— В постель! — повторил он, он уже немножко менее строго.

— Ммм… — промычала я, отчетливо давая ему понять, что вовсе не намерена отправляться в постель одна.

— Нет, — сказал Джейми, слегка подергиваясь. Я решила, что он намерен удрать, но прежде чем я его отпустила, он уже дозрел.

— Мм… — снова прогудела я, крепче прижимаясь к нему. Но, хотя я и была под основательным кайфом, я все-таки сумела сообразить, что Дункан вряд ли проведет всю ночь в загонах, а скорее всего вернется в дом и уляжется на ковре перед очагом, да и Ян водрузится на свою низенькую кровать. Но в данный момент меня охватил порыв чувств, и я не способна была заглядывать так далеко вперед.

— Мой отец не раз говорил мне, что самое последнее дело — это воспользоваться тем, что пьяная женщина плохо соображает, — сказал Джейми. Он на какое-то время справился с собой, но теперь его снова начало потряхивать, чуть слабее, как будто он не в силах был остановить свой порыв.

— Я не плохо соображаю, наоборот, очень хорошо, — заверила я его. — Кроме того… — тут я и сама содрогнулась с головы до ног, стремясь к его телу, — кроме того, мне казалось, он говорил еще, что ты не пьян, пока можешь обеими руками отыскать собственную задницу.

Джейми окинул меня оценивающим взглядом.

— Мне неприятно говорить тебе это, Сасснек, но ты держишься не за свою собственную задницу… это моя.

— Ничего, все в порядке, — сообщила я. — Мы женаты. У нас все общее. Едина душа, едина плоть, так говорил священник.

— Может, и не надо было мазать тебя этим маслом, — пробормотал Джейми, обращаясь скорее к себе, чем ко мне. — Мне оно никогда не помогало.

— Ну, ты же мужчина.

Джейми предпринял последнюю попытку.

— А ты не хочешь сначала что-нибудь съесть, малышка? Ты, должно быть, умираешь от голода.

— Мм-м… — ответила я. И, зарывшись лицом в рубашку Джейми, легонько укусила его. — Умираю. От страсти.

Есть некая история о графе Монтрозе — та самая, в которой говорится, как однажды после битвы его, полумертвого от холода и голода, нашла на поле брани некая молодая женщина. Эта женщина сняла свой башмак, смешала в нем ячмень и холодную воду, получившейся смесью накормила лежавшего без сил графа и таким образом спасла его от смерти.