– Привет, Валька, – сказал я, пропуская в прихожую своего бывшего коллегу. – Какими судьбами?

– Привет, Яш, – пробормотал Канистеров как-то очень смущенно. – Понимаешь, мне поручили… В общем, ты должен…

– Что ты бормочешь? – перебил я его деликатное блеянье. – Говори ты толком, что случилось? Валька решился.

– Нужны твои показания. Свидетельские, – объявил он, стараясь не встречаться со мной глазами. – Ты был сегодня в Переделкине? Я хотел бы…

– Постой-ка! – Я схватил Канистерова за руку. Неужели?… – Что-то случилось с Новицким? Да отвечай же, черт тебя возьми!

– Он в реанимации, – тусклым голосом ответил Валька. – Два часа назад кто-то залез к нему на дачу и унес фарфор и какую-то икону. Сам хозяин, наверное, пытался сопротивляться… Короче, его вырубили ударом по голове.

Плохонького сыщика, как волка, ноги кормят. Хорошего сыщика, вроде Холмса, – всегда голова. Я – частный детектив средней квалификации: люблю предаваться дедуктивному методу, лежа на диване, но чаще все-таки бегаю. Хотя и не люблю. Предпочитаю пешему ходу любой общественный транспорт, если он есть. Книжная ярмарка, однако, была устроена в павильоне номер один ВВЦ – самом большом и чуть ли не самом дальнем от центрального входа. Из-за этого мне пришлось минут двадцать топать пешком только от главных ворот бывшей ВДНХ. По пути я еще был вынужден многократно уворачиваться от предприимчивых граждан, просто изнемогающих от желания продать лично мне и притом задешево черную кожаную куртку, пластмассовый портфель-«дипломат», оренбургский пуховый платок или, на худой конец, тульский пряник. Последний был как-то особенно неприятен на вид: рыхлый, неправильной формы, подозрительного цвета и вдобавок украшенный неаппетитными письменами, которые даже отдаленно не напоминали славянскую вязь. Если бы на печатные пряники распространялся Закон о печати, я немедленно возглавил бы кампанию по всемерному искоренению подобной кустарной продукции. Ввиду ее безусловной непечатности. Мои попутчики были, как и я, равнодушны к курткам, платкам и особенно пряникам; их целью были книжки, а все остальное интереса не представляло. Среди сопутствующих книголюбов преобладали граждане и гражданки среднего возраста и выше среднего. Прямо передо мной, к примеру, сосредоточенно катил сумку на велосипедных колесах некий старый интеллигент в потертом красно-коричневом костюме и с жидкими седыми волосиками на затылке. Со спины интеллигент с сумкой так сильно смахивал на поэта Новицкого, что меня до самого выставочного павильона не покидало безумное желание забежать вперед и все-таки проверить, не Новицкий ли это. При этом мне было доподлинно известно, что несчастный поэт находится сейчас в другом месте – в реанимационном отделении Первой городской больницы. И по-прежнему без сознания.

Вчера после ухода Вальки Канистерова я полночи думал об этом происшествии и ничего гениального не выдумал, несмотря на дедуктивный метод. С первого взгляда сюжет ограбления выглядел арифметически ясно: благодаря подсказке идиота-репортера воры догадались, что у старика еще есть чем поживиться. Дождались, пока уйдет гость поэта (то бишь я). Перелезли спокойненько через ограду, пренебрегая бесполезными броневоротами. Оглушили поэта, взяли барахлишко… Тут уже не очень сходилось. Я никак не мог поверить, что Новицкий хоть кому-то стал бы оказывать сопротивление. По-моему, он уже заранее смирился с неизбежностью второй серии налета и даже, не исключаю, был бы рад получить от жизни еще одно доказательство своей теории злого фатума. Кроме того, Новицкий в этот день так здорово перебрал, что даже чисто физически не смог бы сопротивляться налетчикам, если бы и вознамерился вдруг. Может быть, эти ублюдки не хотели оставить свидетеля? Тоже странно: какой же из пьянького Новицкого свидетель? Да и те, кто охотятся за дачным барахлом, на «мокрое» не идут. Факт, проверенный опытом. К тому же эта манера бить по кумполу кое-что мне напоминала, а именно – дело недавно минувших дней. Правда, один такой кулакастый Рэмбо уже упокоился вместе с машиной «Скорой помощи» в бетонном коробе подвала недостроенного билдинга. Однако еще не факт, что на розовом кафельном полу я оказался точно по его милости. И вдобавок я не исключал возможности наличия в природе целой группы товарищей, для которых битье по затылку – своего рода фирменный стиль. Главный профессиональный прием – визитная карточка. Вот Яков Семенович Штерн, допустим, любит изменять внешность, чтобы его не узнали. А вот тем невоспитанным товарищам, может быть, наплевать, узнают их или нет. Поскольку узнавшему (или нет) все равно разобьют башку. Подонки, бездарные подонки. Неужели так трудно маскировать свои рожи?

По привычке я бросил взгляд на собственное отражение в витрине мелкого павильончика с трехзначным номером и вполне удовлетворился теперешним своим видом: длинные седые патлы парика вкупе с дымчатыми очками преобразили мою наружность. В стекле павильончика на мгновение отразилась физиономия седого хиппи, утомленного солнцем. Видок был несколько экзотичным, но для ярмарки весьма подходящим. Чем пестрее толпа, тем труднее в ней затеряться приличному господину в приличном костюме и с аккуратной прической – в особенности если это книжный детектив Штерн на книжной ярмарке. Но уж длинноволосику в ядовито-синем пиджаке и в белых брюках, да еще с фотоаппаратом через левое плечо скрыться в ярмарочной толпе – раз плюнуть. Тьфу – и исчез…

Я рефлекторно сплюнул и едва не угодил плевком на свой фотоаппаратный футляр. Внутри его, кстати, не было никакой камеры: там располагалась увесистая свинцовая бляха. Стрелять в толпе я бы никогда не рискнул, а в ближнем бою такая тяжелая штуковина незаменима. Мягкий футляр погасит звук удара, но не погасит его силы. Теперь-то я был почти вооружен. Яков Штерн, один раз битый, мог теперь сам врезать сразу двум небитым, по пословице. Есть желающие, господа хорошие? Что-то не видно пока желающих.

Мысленно я хорохорился, однако чувствовал себя не настолько уверенно, как бы мне хотелось. Никудышный полководец всегда готовится к прошлой войне. Если у меня не мания преследования и я действительно попал в какой-то переплет, то бояться мне следует чего угодно – только не удара по макушке и не нового наезда на «Скорой». Вчера, напав на старика Новицкого, неизвестные могли на самом деле метить в меня: будь на моем месте сейчас кто-либо другой, этот другой уже часов двенадцать парился бы как миленький в КПЗ. По подозрению, как минимум, в соучастии. И не одинокий Валька пришел бы вчера ко мне в гости, а нагрянуло бы полдюжины оперов. Благо улики налицо – свежий автограф на моей «Реконкисте» и фамилия Штерна в настольном ежедневнике поэта, в графе «Визиты». На даче был? Мед-пиво пил? Пальчики на рюмке оставил? Значит, колись, морда, куда фарфор ценный спрятал? Сознаешься – будет тебе, падле, послабление. Станешь упираться – получишь на всю катушку… На мое счастье, и Валька, и майор Окунь знали меня слишком хорошо, чтобы поверить в эту ерундистику. Канистеров так-то порядком конфузился, записывая мои свидетельские показания, а уж когда я очень вежливо осведомился у него насчет необходимости давать подписку о невыезде, Валька и вовсе пришел в замешательство. «Не издевайся, Яш, – взмолился он. – Что я тебе такого сделал? Мы ведь и не думаем…» в результате я остался при своих, на свободе и даже не под подозрением. На сей раз мне повезло. Если КТО-ТО пытался меня нейтрализовать таким образом, то он крепенько просчитался. Потому что рука руку моет, гора с горой не сходится, а мент менту глаз не выклюет. Пусть даже один из них – бывший. Нет уз святее товарищества. Старый друг пригодится вдруг. Закон природы.

На подъезде к павильону номер один старик с сумкой на колесиках дисциплинированно свернул вправо, и я сумел рассмотреть его профиль. Дедок-книгофил все-таки оказался не похож на старика Новицкого, – вернее, сходство их ограничивалось затылками. Это открытие меня, как ни странно, слегка приободрило. В чертовщину я не верю, но нет никакой радости, если рядом по ярмарке станет бродить твоя ходячая совесть. И без напоминаний я ведь вину свою чувствую. Не приди я вчера… Нет, Яков Семенович, обо всем этом сейчас надобно забыть. Временно. Изводить себя раскаянием, когда тебя и без того могут запросто извести, – для сыщика есть недопустимая роскошь.