— Тогда возьми меня!

Киммериец и купец обернулись. От дома к ним направлялась Данита, одетая в мужское платье, и даже издалека было заметно то суровое выражение, какое она старательно пыталась придать своему нежному милому личику. Конан расхохотался.

— Прах и пепел! Да ты смелая девочка, я смотрю!

— О, нет! — замахал руками старик. — Нет, Данита, и не думай! Я никуда тебя не отпущу! Митра свидетель, хватит с меня и того, что пропал мой Виви!

— Но отец!..

— Ступай домой! — приказал Кармио, и Конан впервые услышал в его мягком голосе железные нотки.

— Я не возьму тебя, Данита, — поддержал он старика. — Мне и Пепино-то не нужен, а ты…

— Да я умею больше, чем Пепино! Я умею стрелять из лука и бросать копье, я умею…

— Я не возьму тебя, Данита, — твердо повторил Конан, отворачиваясь. — Кармио, пусть подают лошадь.

Вороная кобыла, приведенная сонным привратником, была достойна особ королевских кровей — высокая, тонконогая, с маленькой породистой головой и огромными фиолетовыми глазами, она обошлась купцу не менее чем в пятьдесят золотых и, подозревал киммериец, считалась в его конюшне лучшей; под стать ей была и сбруя. Конану захотелось немедленно оседлать красавицу, но дорога предстояла неблизкая, и поэтому сначала следовало проверить содержание его дорожного мешка.

— Все, — заключил варвар, снова завязывая мешок. — Ну, Кармио, прощай пока.

Он вскочил на вороную — она капризно дернулась под его массивным телом, — наклонился и потрепал по волосам Даниту, которая точно так же капризно дернулась под его рукой; рассмеявшись, киммериец направил кобылу к воротам. Оглядываться он не хотел: долгие проводы означали частые воспоминания, а уж что-что, но воспоминаний ему в последнее время и без того хватало… Стрелой помчалась его красавица по длинной улице спящей еще Мессантии, и вскоре дом Кармио Газа остался далеко позади — зато далеко впереди Конана-варвара ждали другие люди и другие приключения… А что еще нужно вечному страннику?

Несколько удивленный собственным определением самого себя, киммериец снова засмеялся — наконец-то легко и бездумно — и пришпорил лошадь.

К вечеру того же дня Конан был уже на полпути от Шема. Поначалу он собирался ехать подальше от берега моря, помня о том, что ветры порой не просто бушуют там, а безумствуют; но по прошествии некоторого времени изменил это решение, ибо погода и ночью и днем стояла на редкость мягкая, спокойная и теплая. Вблизи моря воздух был чист и свеж, а полоса густого плодородного леса обеспечивала его кобыле постоянный корм, так что варвару оставалось лишь заботиться о пресной воде для нее — у него самого на случай жажды в дорожном мешке лежали три аккуратно заткнутые фляги: с туранским, немедийским красным и аргосским белым. Правда, в первой вино уже плескалось на дне, зато две другие были полны, и по его расчету, до первого постоялого двора он вполне мог ими обойтись.

Привязав лошадь к толстой обломанной ветке старого дуба, киммериец развел костер. На фоне темно-синего, как его глаза в гневе и страсти, неба золотые и красные искры казались осколками далеких звезд, что сияли сейчас так ярко, словно не только зажглись, а уже догорали. Закусив остаток туранского куском свежей розовой ветчины, Конан расстелил на траве теплый плащ, так же предусмотрительно, как и вино, упакованный слугой купца в его дорожный мешок, и смежил веки — это была первая его остановка за день, а посему и сон оказался близок.

…Но так же внезапно, как уснул, посреди ночи Конан пробудился. Он не стал вслушиваться в тишину, опустившуюся к берегу моря Запада, не стал всматриваться в черную даль и не менее черную близь — ничего такого, что могло бы потревожить его, здесь не было. Полный покой дарил южный Аргос одинокому путешественнику в эту ночь… Редкие вскрики птиц, стрекотание цикад, еле слышный мягкий плеск волн — вот все звуки, кои вплелись в ночную тишину, ничуть не нарушая ее. То же, от чего он вдруг вернулся в явь, было совсем другого происхождения, не природного. Ему приснился сон купца — тот самый, о схватке Добра и Зла; Конан не раз за последние дни думал о нем, искренне сожалея, что Кармио Газа не удалось увидеть финала. Не то, чтобы его так уж волновал исход битвы (он отлично знал — как бы там ни было во сне, на самом деле истина в Великом Равновесии, и пока земля не раскололась на тысячи кусков, ни Зло, ни Добро не одержат победы), но каким-то краешком души он надеялся, сам того не сознавая, если не уничтожить, то хотя бы сильно покалечить противника. А в это понятие — Зло — для него входило многое, и прежде всего — маги и колдуны всех видов и мастей. Он был уверен: основное зло от них, ибо они — не кто иные, как проводники его, берущие начало в царстве Нергала, всеми корнями вросшие в его твердь.

Кармио Газа стар и немощен, и сон такой должен был присниться, конечно, не ему, а мужу молодому, могучему — вот хотя бы Конану. Чем купец мог помочь Добру? Недаром оно само вытолкнуло его, решившись на битву со Злом. Его, Конана, не вытолкнуло бы… Киммериец со вздохом повернулся на другой бок. Ему удалось увидеть только самое начало сего сна: прозрачное горное озерцо, окруженное черными огромными скалами… И если старик спокойно выдержал ту страшную тишину, что перед схваткой окутала землю, то варвар в этом месте пробудился — у него заложило уши, да так, что казалось, вот-вот голова расколется как гнилой орех…

Теперь оставалось только надеяться на длинную ночь и продолжение этой истории со столкновением Добра и Зла. Он снова закрыл глаза, но уснуть не смог. Как в каморке у старой колдуньи, сейчас вспоминал он прошлое — уже не под воздействием волшебного зелья, а просто по стремлению души. Он редко проводил ночь без сна — разве что только в том случае, когда гулял в кабаке или любил женщину; обыкновенно сон его был хотя и чуток, но крепок. Наверное, поэтому он не знал, что ночью все — и прошлое, и настоящее, и даже будущее — видится совсем иначе, нежели днем. А вернее всего, прежде он этого не замечал. Не заметил и теперь. Ему и в голову не пришло задуматься, отчего так сдавило грудь, отчего тоской повеяло от тех, порой весьма веселых приключений, отчего дыханию стало тесно в его большом теле, и даже свежий морской воздух не помогал ему.

Он вспомнил Белит — и кстати. С ней ему привелось встретиться как раз после той нелепой истории с золотой пастушкой и ее овцами, когда, подобно тому же сну Кармио Газа, победа не досталась никому. Впрочем, можно сказать, что киммериец не взял ее, эту победу, вышвырнув пастушку в море, а овец разделив. Дебу Абдарраху повезло меньше: он утонул в море Запада, недалеко от берега… Где он теперь? На Серых Равнинах? Или в ободранной шкуре какой-нибудь злобной собаки или хитрой кошки? Хуже, если он вселился в несчастного младенца… А в общем, Конан не верил ни во второе, ни в третье. Про Серые Равнины знают все, а остальное — всего лишь досужие выдумки придворных лентяев… А вот Белит…

Конану очень не хотелось бы, чтоб Белит ходила по тем же тропам, что и Красивый Зюк. Конечно, Серые Равнины не Мессантия, и не весь Аргос, и не Киммерия и Ванахейм с Асгардом вместе взятые; сколько душ там умещается — столько на земле не живет людей. И все же сама мысль о том, что его возлюбленная могла пройти рядом с гнусным ублюдком Дебом, была противна варвару. Но, возможно, тот все-таки остановился на своей родине, в царстве Нергала, и тогда Белит не встречает его вовсе…

Киммериец зевнул. Конечно, как сие не пришло ему в голову раньше? Таких, как Красивый Зюк, после смерти забирает к себе Нергал, и из них потом лепит своих вонючих демонов… Так что Конан может быть спокоен за Белит, она далеко оттуда…

…Дремота снова овладевала им, но была тяжела и неспешна. Затылок, виски наливались сном как бурдюк с пивом — до отказа; перепутанные мысли тугим клубком застряли где-то под переносицей, и жажда высушила горло, но тянуться к мешку за флягой не хотелось. Он с трудом вернулся в прерванный сон Кармио Газа, желая непременно увидеть продолжение (горное озерцо, скалы… что это? он забыл, ибо уже не владел собой), и медленно, медленно начал погружаться в небытие…