Конан сплюнул и стал выбираться из толпы. Дальше он не хотел и смотреть. В Аграпуре, где он служил в свое время наемником у Илдиза Туранского, такие игры были запрещены законом, ибо состояла исключительно в ловкости рук и считались поэтому сродни мелкому воровству, хотя имели и собственное название — мошенничество. Конечно, все равно люди в них играли — дурней на свете столько, что их головами можно выложить дорогу из Ванахейма в Вендию (и обратно, после краткого размышления решил варвар).

— Где шарик?!! — страшно завопил обманутый, багровея. — Я видел, он был здесь! Ты передвинул его пальцем!

— Когда? — удивленно вопросил хорь. — Всеми богами клянусь, уважаемый, пальцы мои не касались шарика!

— Касались! — задыхаясь, выкрикнул несчастный. — Верни деньги! Деньги верни, недоносок! Стража! На помощь! Грабят!

Стражники лениво двинулись к толпе. Конан и теперь знал, что будет дальше: они посмотрят на игру, пожмут плечами, не находя в ней ничего особенного, и вернутся к воротам — в конце концов, хорь приносит прибыль им, а все остальные — одной лишь Мессантии, так что к Нергалу всех остальных, тем более что они такие кретины, коих мир не видывал…

Легко прочитав эти (или подобные) рассуждения стражников, киммериец пожал плечами и, спокойно миновав пустые ворота, вступил в город, вполне удовлетворенный тем, что так и не заплатил пошлину за вход.

Краб, дохлая мышь, слон… Сначала должен быть краб — он укажет ему дорогу… А вот где искать сейчас этого краба? Скоро стемнеет, и тогда никакого числа Конану не понадобится — все дороги поведут в кабак… Он осмотрелся, обращая особое внимание на стены домов и на крыши, но нигде не увидел ничего похожего на первое число. Если бы не слова Низы о том, что где-то здесь, в Мессантии, и есть та самая дыра в его прошлом, которую требуется закрыть перед походом к Учителю, он вовсе не стал бы искать ни краба, ни двух других тварей, а направился бы прямо в любую харчевенку, где можно за пару монет и напиться, и подкрепиться, и поразвлечься… Нет, сколько он мог помнить, красивых девушек здесь не наблюдалось, так что с этой забавой придется повременить…

А вот та улица, по которой пять лет назад буланая привезла Конана с рыжим талисманом в трактир «Искалеченный в боях Свилио». Киммериец лишь на миг ощутил укол сомнения в душе, но, поскольку в глотке у него давно пересохло, а в животе печально называл балладу о жирном барашке проголодавшийся дух желудка, он не стал более рассматривать округу в поисках первого числа, а решительным шагом двинулся по направлению к трактиру. Кто знает, может, краб ждет его именно там?

Допивая вторую бутыль белого вина, крепкого и терпкого, Конан мрачно обозревал разношерстный люд, набившийся в трактир перед заходом солнца. В основном здесь утоляли голод и жажду ремесленники из ближайших кварталов, но немало было и весьма подозрительных морд, возле столов которых более необходимого суетились подавальщики. Часто с улицы входили в зал девицы, с ног до головы облитые дешевыми благовониями; их встречали дружным воплем, быстро разбирали меж собой и через пару-другую кружек уводили опять на улицу — разница состояла лишь в том, что на обратном пути кроме благовоний они оказывались облиты еще пивом или вином, а то и тем и другим одновременно. Конану все это показалось скучным: схема отношений, предваряющая акт любви, была одинакова везде, и сам он некогда действовал точно так же, но теперь настроение его не предполагало ни разгула, ни страстных объятий со здешней красоткой. Скорее он предпочел бы просто напиться в одиночестве, — что, впрочем, сейчас и делал, — а потом навестить рыжего талисмана Висканьо и его отца Кармио Газа, о коем северянин пять лет назад составил довольно приличное мнение.

Велев чернявому подавальщику, пробегавшему мимо с огромным блюдом овощей, принести ему еще бутыль вина, Конан вдруг вспомнил о давних своих знакомцах из этого трактира и, ухватив парнишку за передник, допросил его о хозяине Чинфо, его искалеченном в боях брате Свилио и кривоногом слуге. Выяснилось, что первый умер за две луны до второго, то есть год назад, а о третьем подавальщик вообще ничего не знал и уверен был только в одном: среди всей прислуги трактира такого точно нет. В общем, из прошлого сохранилось одно лишь гнусное название… Конан спокойно выслушал печальное сие сообщение, не сопроводив его даже легким вздохом, и отпустил парнишку; сам же, в следующий миг уже позабыв и о Чинфо, и о Свилио, в ожидании заказа принялся снова разглядывать посетителей, и в особенности — девиц, коих прибывало сюда все больше и больше. К ночи среди них стали попадаться и не слишком старые, а порой и хорошенькие, так что интерес к жизни в Конане постепенно пробуждался, чему наверняка способствовало и употребление двух бутылей крепкого белого вина.

А когда после половины третьей он заметил входящую в трактир тоненькую темноволосую девушку, ни походкою, ни выражением лица ничуть не напоминавшую прочих, сердце его наконец отозвалось. Поднявшись из-за стола, Конан неверным шагом пересек зал, оттолкнул соискателя, уже хватавшего ее толстыми лапами, и протянул ей могучую свою длань ладонью вверх, сим жестом предлагая поместить туда маленькую нежную ручку.

То, что еще совсем недавно казалось ему невыносимо скучным, вдруг приобрело смысл; самодовольно усмехаясь, варвар следил за ее взглядом, что медленно поднимался к его синим, слегка уже помутневшим глазам, проходя сначала по выпуклым мышцам груди, потом по белому шраму на шее и по самой шее, по твердому подбородку… Но когда робкий взор этот достиг его глаз и там замер, ухмылка сбежала с губ киммерийца: словно теплые лучи светло-голубого солнца коснулись его, пронизывая до сердца, кое тотчас дрогнуло и сладостно сжалось в приятном предчувствии.

— Иди со мной, — тем не менее, хмуро произнес варвар, взял девушку за руку и повел к своему столу.

Здесь, при свете огромной свечи, стоящей в массивном железном подсвечнике на выступе стены за его спиной, Конан рассмотрел новую подругу и позволил ей рассмотреть себя.

Девушка действительно нисколько не походила на здешних обитательниц — хотя бы потому, что была слишком юна и свежа. Весь облик ее выдавал благородное происхождение, а посему при всем желании она не смогла бы смешаться с лихими кабацкими девицами. Миловидное лицо с тонкими, но неброскими чертами привлекало чистотой и белизной кожи, изящным изгибом бровей и рта, но все-таки более всего глазами — голубыми, почти прозрачными, и вместе с тем такими глубокими и серьезными, словно в недолгой жизни своей девушке уже приходилось не только находить, но и терять и даже, подумалось вдруг Конану, не только жить, но и умирать… Очень тонкие руки ее, кои она положила на стол перед собой, не казались слабыми, да и четкая линия длинной шеи свидетельствовала об определенной силе и гибкости, а вот голубая пульсирующая жилка, наполовину прикрытая воротом большой мужской куртки и прядью густых каштановых волос, наоборот, подчеркивала уязвимость юной девы — такой контраст весьма понравился варвару. Он улыбнулся и, подвинув ей свою чашу с вином, спросил:

— Кто ты, красавица?

— Данита… — Если б он не видел ее, а только слышал этот нежный ровный голос, без труда смог бы представить себе ее внешность.

— Я — Конан. Из Киммерии. Слышала о такой стране?

Она молча помотала головой. Раз посмотрев на киммерийца, она уже не поднимала на него глаз, предпочитая разглядывать узоры на чаше и трещины на крышке стола.

— Ты как сюда попала?

— Я ищу отца… — Она ответила так тихо, что Конану пришлось повторить про себя ее слова, чтобы понять.

— Он кто? Сапожник? Портной? — заранее зная, что не сапожник и не портной, продолжал спрашивать варвар.

— Нет… Мне надо идти, его здесь нет.

— А с чего ты взяла, что он мог быть здесь?

— Он… Он… Мне надо идти, — заключила вдруг Данита, поднимая глаза на Конана, будто спрашивая, не против ли он остаться в одиночестве. Конан был против.