Лаура бросила последний взгляд из двери на смазанное лицо женщины, стенающей и корчащейся на диване, затем прошла к входной двери с удивительно спокойным выражением лица.

Примерно в четверти мили от дома нам встретилась патрульная машина с двумя мужчинами в штатском на заднем сиденье. Оба они посмотрели на нас тем пристальным, жестким, подозрительным взглядом, который часто красноречивее свидетельствует об их профессии, чем серебряная бляха.

— Дэнни! — Лаура обернулась, провожая их взглядом. — Ты думаешь, что они направляются…

— Думаю, что да, — ответил я извиняющимся тоном. — Видимо, в связи с тремя дюймами свежего бетона на полу в подвале.

— Я вижу, — сказала Фран Джордан, счастливая, — что та жуткая сучка все же была арестована.

— Верно, — ответил я. — Как было в Майами?

— Солнечно!

— И это все, что ты можешь сказать о великолепном двухнедельном отпуске? — шокированный, спросил я.

— Поправка, — она обнажила в оскале ровные белые зубы. — Двухнедельный отпуск, проведенный с моей замужней сестрой, никак нельзя назвать великолепным!

— Да, — осторожно проронил я, — это плохо. Но я должен признать: приятно будет пообщаться с тобой опять в конторе в понедельник!

— Пожалуйста! — проскрежетала она зубами. — Не говори так! — Ее зеленые глаза злобно блеснули. Именно с подобных слов начались все неприятности!

— О'кей, — послушно откликнулся я, — Фран, золотце, приятно будет пообщаться с тобой, — в конторе, моей квартире, на пляже — пикник под луной — ух! — последнее было самопроизвольной реакцией на жуткий удар ее сжатого кулака в мой живот.

— Согласно моей сестре, — тихо прорычала Фран, — я — праздная, ленивая, аморальная, неженственная, скандальная, распущенная, оранжерейно-изнеженная, вялая, непристойная, безнравственная, передержанная в тех местах, где сверхразвита, и ношу это смехотворно тонкое нижнее белье только, чтобы досадить ей!

— Ух ты! — воскликнул я в неподдельном изумлении. — Теперь я понимаю! Потребовались долгие две недели, чтобы накопить такой запас слов, а?

— Все это было сказано в один день! — огрызнулась она.

— Ты хочешь сказать, что твоя замужняя сестра не разговаривала с тобой в остальные тринадцать дней? — поразился я.

— Это было бы бесцельно, ибо меня там уже не было, — холодно парировала она. — Я уехала вечером того дня, когда приехала.

— Ну, вот, — порадовался я за нее, — значит, не так уж… И куда же ты уехала?

— На Багамские острова, — она зевнула, потом перекатилась на бок. — Они оказались гораздо интереснее, чем моя замужняя сестра.

— Тебе повезло попасть на пароход. Как, кстати, он назывался?

— «Золотой Овен», — бесстрастно ответила она.

— Не думаю, что слышал о нем, — пробормотал я.

— Куда тебе! — самонадеянно произнесла она. — Алекс построил его всего лишь год назад.

— А! — почувствовал я себя оправданным. — Конечно, я не мог бы знать… Кто такой, черт возьми, этот Алекс?

— Мы наткнулись друг на друга в ту ночь, когда я сбежала из дома моей замужней сестры, — небрежно бросила она. — Он тоже убегал — от чьего-то мужа или что-то в этом духе. Мы столкнулись и растянулись на дороге. Очнулась я…

— Когда ты уже плыла с ним на Багамы, где и провела с ним следующие тринадцать дней на его яхте под названием «Золотой… — я задохнулся от возмущения.

— Мне вдруг пришло в голову, — сказала Фран холодным, чужим голосом, — что у тебя, Дэнни Бойд, и моей замужней сестры очень много общего! Например, одинаковая подозрительность!

— Вовсе нет! — прорычал я. — Только потому, что я считаю тебя праздной, ленивой, аморальной, неженственной, скандальной, распущенной…

— Все, хватит! — мрачно сказала она. — Прощай, Дэнни Бойд!

— Ты, надеюсь, не уходишь? — с тревогой спросил я.

— Как вольный ветер! — непреклонно ответила она.

— Но еще так рано, — слабо запротестовал я. — Всего лишь три часа утра. Ты права! Я смиренно прошу меня простить и беру назад все свои слова. Я действительно страдаю подозрительностью! Только потому, что ты провела тринадцать дней на яхте с типом по имени Алекс… него друзьями…

— Только с Алексом, Дэнни, — сладко возразила она.

— … с одним Алексом на его огромной яхте и с его командой и шестью официантами, — решительно продолжил я, — это еще не повод для подозрений. Но если я когда-либо повстречаю его, я сломаю шею этому сукину сыну!

Фран дико взвизгнула, перевернулась на живот и сумасшедше забарабанила ногами.

— Это так смешно? — заскрежетал я зубами.

— Именно это он сказал о тебе! — простонала она.

— Алекс? — проворчал я. — Длинные, гладкие волосы, похож на поэта…

— Блестящие соломенные волосы и похож скорее на викинга! — прошептала она.

— Низкого роста, толстый, с постоянным насморком…

— Шесть футов, три дюйма, атлет, в жизни никогда не простужался! — сдержанно парировала она.

— Черт с ним! Давай лучше поговорим обо мне!

— О'кей, — ответила она притворно скромным голосом. — Я вернусь через минуту.

— Куда это ты? — с подозрением спросил я.

— Одеться, — коротко ответила она. — Сам знаешь, стоит тебе заговорить на эту тему, и ты проболтаешь долгие часы.

— Хочешь сделку? — быстро спросил я. — Никакого разговора, — никакой одежды!

— Годится! — прошептала она, с удовлетворением растягиваясь в постели.

— По крайней мере ты вернулась к своему рыцарю в сверкающих латах! Черт! Я почти забыл.

Секунд через пять Фран неистово завизжала и одним прыжком пересекла комнату.

— Во что теперь ты играешь? В смерч? — сердито проворчала она, нежно массируя восхитительную часть своей анатомии.

— Я только что вспомнил, — ответил я, не пошевелив ни одним лицевым мускулом. — Я оставил коня припаркованным у счетчика на один час.

— Ну, старик, ты роешь капитально, — сказал Маха, расчищая себе место среди картонок из-под пиццы, мотков провода и отдельных частей старых электронных приборов, толстым слоем покрывавших весь пол подвала, который они арендовали вдвоем с Косматым. Восхищение Махи новым проектом Косматого было не только эстетическим. Будучи менеджером по бизнесу в команде, он ухитрялся обеспечивать хрупкую финансовую поддержку им обоим, продавая время от времени экспериментальные работы Косматого в стиле «фаунд-арт».

— Врубаешься? — откликнулся Косматый, не поднимая головы от дымящегося паяльника.

— Я торчу!

Косматый выбрал полуметровый кусок великолепного желтого провода № 12 на шестьсот вольт с изоляцией из полихлорвинила и припаял его к коричневому терминалу автоприцепа от оставшегося после войны АН-3/АСВ Марк IY. Он подождал немного, пока серебристая капелька расплавленного олова не стала серой и твердой, и затем подергал провод. Он изогнул его и надел свободный конец на штифт № 7 в розетке электронной лампы 117Л7, свободно ходивший вверх-вниз в древней Мотороле. Провод смотрелся на своем месте, и он припаял второй конец.

— Это им стебанет по мозгам, — сказал Маха. — Я говорю, это типа того, что здесь хлеб для нас болтается, Косматый.

Безразличие Косматого не было напускным. Он жил исключительно ради своего искусства, и разделял энтузиазм Махи по поводу продаж только тогда, когда ощущал нехватку сырья. «Это моя вещь», — сказал он, выравнивая конденсаторы на 200 микрофарад, светло-бежевые керамические накладки, и закручивая идущие от них провода за длинный терминал от фирмы Дженерал Телефон.

— Я что говорю-то, это мое дело. Парень должен делать свое дело, чтобы там ни было. Если они не врубаются, нормально. Если врубаются, тоже нормально.

Для Косматого это была необычно длинная речь. Маха, который с гордостью считал себя очень практичным человеком, потряс головой.

— Что «нормально», балда? Ты делаешь свою вещь, но, ради Бога, не меняй ее. Это я смогу загнать. Поставим на выставку, через неделю будет у богатенького Буратино в вестибюле. Кто-нибудь из шикарных декораторов по интерьеру западет на нее, попомни мое слово.