В камере царила мертвая тишина. Со стороны не доносилось ни звука – ни разговоров, ни радио. Таким образом, журчание струи Боба стало бы в камере единственным шумовым источником и неизбежно привлекло бы к себе всеобщее внимание. Опасность заключалась в том, что, получись струйка так себе, незвучная, то – Боб не сомневался – сокамерники изнасилуют его уже к полудню. А вот если он встанет и испустит внушительный, мощный поток, тогда его зауважают и отступятся. Они поймут, что с таким лучше не связываться. Боба терзала сценическая лихорадка совершенно нового типа.

Одинокая слеза выступила него на левом глазу и скатилась по щеке. Мочевой пузырь взывал о пощаде. Боб понятия не имел, сколько еще времени сможет терпеть, но знал, если сейчас же не встанет и не облегчится, то намочит себе штаны. А это уж совсем никуда не годится!

Боб поднялся и потихоньку подошел к металлическому унитазу. Поднял крышку и медленно расстегнул молнию. Хорошо, что он стоял спиной к сокамерникам, так как пенис запутался в трусах, и Боб замешкался, высвобождая его. Ему было боязно тянуть за него слишком явно, а то те двое, не дай бог, подумают еще, что он мастурбирует. Он аккуратно вытащил пенис и приготовился, держа его правой рукой.

Ничего не произошло. Чтобы расслабиться. Боб стал думать о Фелисии, о прогулке по парку, о поездке к океану, о чем угодно, лишь бы забыть об этой вонючей камере, о двух непрошеных соседях, о сияющем стальном унитазе и об этой нестерпимой боли.

Он глубоко вдохнул и медленно выдохнул.

И тут началось. Сначала понемножку, будто его страхи сбывались. Но напор накопленной мочи был слишком велик. Струя постепенно набирала скорость и мощь. Бобу даже пришлось чуть отклониться, чтобы скорректировать траекторию. Еще одна слеза сползла по щеке, на этот раз от чувства облегчения. Он словно целый год сдерживал дыхание, и вот, наконец, смог набрать полную грудь свежего воздуха. Пенис смело торчал далеко вперед и выглядел молодцом, выполняя свою миссию громко, как никогда. Боб удовлетворенно улыбнулся.

Так мочиться впору скаковому жеребцу.

Вернувшись из поездки в мотель «Тревлодж», что в Глендейле, Дон обнаружил у себя на столе конверт. Флорес сидел по соседству и читал страницу спортивных новостей.

– Давно это здесь лежит?

– С тех пор, как ты уехал.

– Так почему же ты не позвонил мне?

– Тогда бы не получилось сюрприза!

Дон вскрыл конверт и стал читать заключение судебно-медицинской экспертизы.

– Кто такой Макс Ларга, черт возьми?

Флорес пожал плечами.

– Ты же у нас детектив!

В КПЗ Боб хвастался своей татуировкой перед здоровяком-латино, когда за ним пришел Дон. Он знал, что его алиби подтвердится, поскольку перед выпиской из «Тревлодж» успел поболтать с портье и засветиться. Теперь он выслушивал слова Дона о том, что его выпускают на свободу, но полиция Лос-Анджелеса оставляет за собой право в дальнейшем возбудить против него дело по обвинению в попытке препятствовать отправлению правосудия в случае отказа помогать следствию, дачи ложных показаний или соучастия в преступлении. В общем, обычное коповское бла-бла-бла. Боб согласно кивал. Сейчас главная его забота – вырваться отсюда. По камерам начали разносить ленч, состоящий из кукурузного пюре и мясных пирожков. По всему помещению расползлось тошнотворное зловоние, как от вареного корма для собак. Как ни странно, вместе с легкими позывами к рвоте, запах вызвал голодное урчание у Боба в желудке.

По пути из зоны предварительного задержания Дон обратился к Бобу.

– Вам что-нибудь говорит имя Макс Ларга?

– Как?

– Макс Ларга.

Боб сделал задумчивый вид.

– Нет, к сожалению.

Дон протянул ему свою визитку.

– Если вы вспомните, кому принадлежит это имя или еще что-нибудь, дайте мне знать. Договорились?

Боб взял карточку.

– Обязательно!

Мартин вошел в дом. Амадо храпел на диване; включенный телевизор сыпал испанской скороговоркой. Норберто уехал отсыпаться к себе на квартиру. Мартин прошел на кухню и открыл холодильник. Рука Амадо лежала, завернутая в продуктовую пленку. В ярком освещении холодильника конечность напоминала начатый батон колбасы или еще что-то в этом роде. Мартин некоторое время смотрел на нее, помаргивая покрасневшими от курева глазами. Его внимание привлекла банка с маринованными корнишонами, и ему захотелось съесть штучку. Придерживая боком дверь холодильника, он залез в банку пальцами и выловил огурчик из студеного рассола. Сочный хруст и острый вкус во рту пробудили его к действию. Кто не рискует, тот не пьет шампанского!

Продолжая жевать, Мартин перевел взгляд на мертвую руку. В голове у него зазвучали голоса: родители, заставляющие сына закончить школу бизнеса и получить диплом руководителя предприятия; сверстники, похваляющиеся произведенными их фирмами слияниями и поглощениями; даже прежний тренер по плаванию в средней школе подключился к общему хору. Все, как один, убеждали Мартина добиться успеха, стать победителем.

Он поставил банку с корнишонами обратно на полку, взял руку, поплотнее обернул ее пленкой и поспешил прочь из дома.

Дон исподтишка наблюдал, как Боб небрежно нажимает кнопку лифта. Смотрел, как тот с беспечным видом поглядывает по сторонам, будто полицейский участок для него дом родной. Следил, как Боб от нечего делать ковыряется под ногтями, наклоняется, ища что-то у себя под ногами, и чуть не до потолка подскакивает, когда рядом неожиданно распахивается дверь лифта.

В животе у Дона возникает неприятное, беспокоящее ощущение. Вот оно растет, поднимается и заполняет грудь. Это инстинкт детектива подает ему сигнал. Что-то тут не так. Парень ведет себя неестественно. Кошка почуяла мышку.

Слишком уж безразлично воспринял Боб вопрос о Ларге. Подчеркнуто без интереса. С таким же равнодушием он ждал прибытия лифта. Но Дон-то видел, как он мнется с ноги на ногу. Не терпелось поскорее смыться? Радуется, что вышел сухим из воды?

Дон попридержал собственную прыть. Уж не говорит ли в нем ревность к Бобу? Как-никак, бывший любовник Моры. Она выбрала его среди многих других для совместной жизни. Переехала к нему на квартиру. Дон этой привилегии пока не удостоился. Значит, было время, Мора по-настоящему любила Боба. Детектив вдруг понял, что совсем не знает эту женщину. Ведь она жила с человеком, совершенно на него не похожим! Чем же тогда привлек ее Дон? Может, она просто повзрослела, ее предпочтения изменились? Извлекла урок из сосуществования с таким никчемным занудой, как Боб? Захотелось иметь рядом с собой сильного, зрелого мужчину? Постоянного, честного, работящего. Да, так оно и есть! И Дон решил, что принцип «сомнения в пользу обвиняемого» действует и в отношении Моры.

Но это умозаключение не улучшило ему расположения духа. Чувство к Море негативно отразилось на тонкости его полицейского нюха. Дон напомнил себе, сколько усилий и времени вложено в это расследование, и было бы непростительно упустить результат именно теперь. Ему необходимо полностью сосредоточиться на работе. Любая мелочь должна подвергнуться тщательному изучению. Важно выявить противоречия. Нащупать взаимозависимость между, казалось бы, ничем не связанными событиями. Собрать воедино все составные части головоломки.

На какое-то мгновение его целеустремленный, цепкий полицейский мозг потерял концентрацию внимания, и перед мысленным взором детектива мелькнули роскошные груди Моры, золотистые и равномерно колышущиеся в нестойком сиянии горящих свечей. Ему захотелось съесть еще один пончик.

Боб вышел из Паркер-сентра в густо-оранжевое марево лос-анджелесского заката. Он чувствовал себя великолепно. Полным энергии. На вершине мира! Он с честью выдержал допрос в полиции и фактически обвел их вокруг пальца, вернее, руки! Черт подери, его обуяло прямо-таки сексуальное возбуждение!